И пока яркий солнечный свет проталкивает весну сквозь цветные стекла моего старинного окна, пока я вот так беседую с вами, я вдруг замечаю, что по моему глуповато поблескивающему лицу текут слезы, что они проливаются по рытвинам моей плоти и капают с подбородка на навощенное дерево стола, за которым я восседаю. У нас имеются слова и для этой слабости тоже, «старческая лабильность», вот как это называется, – склонность, размышляя о таких понятиях, как Весна, Дом или Дружба, плакать на манер малого дитяти. О господи, я так стар, так глуп. Люди мелкие толкуют о том, как остаться молодым, однако они упускают из виду пугающую красоту и ужасное величие человека, который стареет до самой глубины его души. О-хо-хо, если вы были с нами, что ж, значит, тут вы и были.

Трефузис об экзаменах

Ну и очень за вас рад. Настает то самое время года, когда молодые люди, коими я кропотливо окружаю себя здесь, в Кембридже, выползают из своих комнат, запасаются мокрыми полотенцами и холодным кофе и пытаются за одну неделю напичкать свои эластичные мозги тем, чему следовало понемногу просачиваться в оные, основательно впитываясь, на протяжении трех лет. Люди, которые об экзаменах ничего толком не знают, говорят о них много всякого вздора, и потому мне, человеку, который составляет программы экзаменов и выставляет оценки, быть может, стоит рассказать тем из вас, кто держится того мнения, что экзамены будто бы весьма сложны и важны – или, напротив, что они легки и никакого значения не имеют, – о том, как можно добиться на них хороших результатов без утомительной возни со знаниями и без приложения особых усилий.

Молодому человеку, который только еще начинает научную карьеру, я сказал бы следующее: образование приготовляет вас к жизни, и потому вам, чтобы преуспеть, надлежит научиться врать, списывать, красть, переиначивать, усваивать, присваивать и всячески искажать. Я добился в этом университете выдающихся научных успехов благодаря всего только двум эссе. Я получил с их помощью аттестаты о начальном и среднем образовании, я представил их в переписанном виде на вступительные экзамены в Кембридж – и получил за это стипендию, я переварил их и отрыгнул на предварительном и выпускном экзаменах, позволивших мне получить диплом. На каждой стадии моего успешного продвижения вперед я вставлял в них все более длинные слова, крал цитаты у очередных новейших авторов и перекраивал предложения, подгоняя их к господствующим академическим модам и вкусам. Однако, по существу, вся моя научная репутация и положение покоятся на фундаменте не таком уж и основательном – на способности заучить наизусть горстку довольно банальных, второсортных статей. Мы впали бы в грех чудовищного переоценивания ума и проницательности экзаменаторов, если бы предположили, что они – «мы», следовало бы мне сказать – способны каким-то образом «видеть насквозь» таких отличающихся ловкостью рук, банальностью и лживостью претендентов на диплом, каким был и я сам. Человеку достаточно толково – со стилем, чутьем и напором – изложить суть заданного ему вопроса, чтобы получить отличие первой, а то и высшей степени.

И потому я чувствую себя просто-напросто обязанным настоятельно порекомендовать тем, кому предстоит сдавать экзамены, просмотреть лучшие свои эссе и прикинуть, каким образом можно противопоставить одно другому, а там и совокупить их первые и последние абзацы с тем, чтобы создать впечатление, будто они служат ответом на любой вопрос, какой может поставить перед ними экзаменатор – или время. И дабы меня не обвинили в том, что я сбиваю нашу молодежь с пути истинного, дабы не попытались отдать под суд за причинение тяжкого ущерба, приведшего к катастрофическим последствиям, позвольте мне сказать следующее: для того, чтобы осознать универсальную всепригодность собственного эссе или понять, как представить его в виде, способном произвести впечатление на легковерного экзаменатора, требуется определенная разновидность вероломного, изворотливого ума или по крайней мере основательное знание методов экзаменации; если же вы лишены и того и другого, самое для вас лучшее – предаться усердным трудам на одобряемый всеми манер, напитав честной кровью жилы и усердием сердца.

«Как это некрасиво!» – хором воскликнете вы. Но посмотрите вокруг, посмотрите! Вы увидите мужчин и женщин, обладающих богатством и властью. Разве не эту же самую пронырливость, способность манипулировать другими и облапошивать экзаменаторов проявляют они в реальном, жестоком, серьезном мире, который сами же и воздвигли в стороне от опушек густых академических рощ? И разве эти люди честны и усердны, разве жаждут они доискаться истины? Отнюдь. Наши экзамены лишь отражают, а там и питают мир, настоянный на порче и нравственном разложении и утопающий в них. «Пробиваются» в нем лишь те, кто ловок, умеет внушать доверие, приспосабливаться и лицемерить. И потому я призываю вас, если вы разделяете мое отвращение к этому напомаженному, елейному миру, упраздните нашу систему экзаменов, добейтесь того, чтобы умы поверхностные, безответственные и поспешные – то есть такие, как мой, – вызывали одно лишь презрение, а люди чистосердечные и искренние, подобные вашим детям и вам, процветали. Пока же мы позволяем наделенным способностью убеждать презентабельным болванам, которыми пестрит наша академическая жизнь, занимать посты, наделяющие их влиянием и властью, национальная душа наша так и будет оставаться замаранной.

Стоит ли удивляться тому, что выпускники Оксбриджа столь часто достигают великой славы в сфере политики и финансов? Сдавая сначала вступительные экзамены наших университетов, а затем выпускные, они научаются врать и мошенничать, а это почитается за немалое достижение в мире более широком, лежащем за пределами того, который создали для этих людей их ученые праотцы.

Но теперь я вынужден огорчить моих коллег и собратьев: этим людям, вы только не удивляйтесь, как правило, очень не нравится, когда кто-то, стоящий с ними в одном ряду, раскрывает их тайны миру. На их счастье, мир взирает на них с таким раболепием, что очень редко верит разоблачителю, если вообще его замечает.

А сейчас прошу покинуть меня, передо мной лежит груда работ, в коих я должен выставить оценки. Самая верхняя принадлежит человеку, который, я в этом уверен, в считанные десятилетия станет премьер-министром нашей страны. Вот посмотрите, как он начинает: «Если не принимать на веру нравственные нюансы Крауса, в доструктурной лингвистике присутствует этический вакуум: лишь пожелания грамматарианцев да филологические фантазии способны заполнить собой эту зияющую эстетическую лакуну». Околесица чистой воды, но она очевиднейшим образом тянет на высший балл. Я сам написал книгу, из которой украдено это, переиначенное затем предложение. Лесть есть ключ ко всем замкам. И если вы были с нами, хватайтесь за него без задержки.

Трефузису неможется

Я сижу этим утром в постели, говорю в предоставленный мне Би-би-си диктофон, а в голове моей нежелательных жидкостей больше, чем в общественном плавательном бассейне Кембриджа. Похоже, погоде удалось протиснуться в мои старые легкие и трубки на глубину до крайности прискорбную. Мои наидобрейшие друзья сплотились вокруг меня и рекомендуют разного рода патентованные средства. Думаю, я вправе с уверенностью сказать, что употребил за эту неделю больше поссетов, глинтвейнов, пуншей и согревающих отваров, чем любой из живущих в нашем графстве человек одного со мной веса. А некий отставной профессор моральной и пасторальной теологии был даже мил настолько, что ссудил мне свою фланелевую пижамную пару прекрасного, самонадеянно пурпурного цвета, – представьте, кем я себя в ней ощущаю.

Меня известили недавно, что нынешний год – это год эсперанто, и, судя по количеству попадающей в мой почтовый ящик эсперантистской пропаганды, так оно и есть. Эсперанто представляет собой забавную попытку придать испанскому языку изысканное звучание, и люди, имеющие касательство к филологии, полагают, что я должен неукоснительно противиться и ему, и другим выращенным в теплицах языкам, – первым приходит на ум воляпюк.[22]