За обедом миссис Пейсон завела с юношей разговор.

– Где ваша родина?

– Я из Небраски, сударыня.

– Ах, из Небраски!

– Да, сударыня.

– Как вам нравится Чикаго?

– Шикарный город! – Быстрый взгляд в сторону Жаннеты. – Все жители его, можно сказать, просто чудо!

С того дня, как Жаннета появилась за обеденным столом, сразу исчезло гнетущее молчание, обычно так томившее Лотти. Девушка болтала без умолку, но очень мило.

– Одна девица из нашей конторы пошла и обвенчалась в обеденный перерыв… А видели вы сегодняшний парад на Мичиган-авеню?.. Та актриса, что продавала займ Свободы на углу Монро– и Стейт-стрит, давала каждому, купившему облигацию, карточку со своим автографом… У Олсона выставлена шубка – стоит только полтораста долларов… все мои подруги собираются купить на зиму такие коротенькие шубки…

– Ох, пощадите! – подала голос тетя Шарлотта.

Жаннета и тетя Шарлотта были большими друзьями. Комната тети Шарлотты имела, в глазах Жаннеты. привлекательность музея. Много хранилось в нем сокровищ, накопленных одинокой женщиной почти за полвека жизни в одном и том же доме. Ленты, цветы, фотографии, обрезки кружев, старые шляпы, стопки ни разу не использованных платочков, флаконы из-под духов, коробки пожелтевшей от времени почтовой бумаги, вырезки из газет. Карточки Лотти, Беллы и Чарли в детстве, фамильные альбомы. Всегда был там и запасец конфет, которые можно долго хранить, – мятные или леденцы. И главное, бережно хранимое сокровище – лоскутное шелковое одеяло. Когда Белла и Лотти были маленькими девочками, этим одеялом укрывали их в периоды выздоровления после болезней. При одном взгляде на его радужные складки Лотти возвращалась мысленно к дням двадцатипятилетней давности, к дням чудесной неги на диване в гостиной, с шелковым одеялом на коленях, с чашкой бульона и хрустящими сухариками и с коробкой пуговиц, которые можно было бесконечно нанизывать на нитку и потом опять рассыпать.

Проходя сегодня перед самым обедом мимо комнаты тети Шарлотты, Лотти увидела, что та сидит у окна с шелковым одеялом в руках. Давно уже оно было убрано в один из тех заветных сундуков и извлекалось оттуда только для выбивания пыли и проветривания.

Лотти вошла и остановилась около тети Шарлотты, смотревшей в окно на строгие старинные дома напротив.

– Сколько лет я его не видела!

Она провела рукой по блестящей поверхности шелка и атласа. Квадратные и треугольные заплаты портили теперь его тщательно обдуманный узор. Но сверкающая бабочка все еще сидела на желтом шелке в одном углу, паук все еще плел свою бесконечную паутину в другом. Время смягчило яркость оранжевых, багряных, алых, красных тонов, и на них лежала какая-то тусклая дымка, как на старинном персидском ковре или на цветном окне древнего собора.

Тетя Шарлотта смотрела на одеяло. Дрожащий палец чертил на нем. круги, квадраты, спирали.

– Я раньше думала, что подарю его первой из семьи, кто выйдет замуж. Но, конечно, не Белла – куда оно в ее роскошной квартире! Потом я подумала о Чарли и об этом мальчике… Я хотела бы рассказать им, как случилось, что я сшила это одеяло. Ему было бы приятно услышать мой рассказ… Джесси Дик… Он бы понял. Но он опять ушел на войну. Джесси Дик опять ушел на войну! О Боже мой! Почему Шарлотта не стала его женой, прежде чем он ушел!..

«Она немножко заговаривается, – подумала Лотти с щемящей болью в сердце. – В конце концов, ведь она очень стара. Мы как-то не отдаем себе в этом отчета». Вслух она сказала, улыбаясь:

– А как же я, тетя Шарлотта? Ты совсем забыла свою племянницу.

– Нет, я не забыла тебя, Лотти. Пожалуй, из-за тебя я и достала его сегодня. Странное у меня сейчас чувство. Что-то должно случиться. Я долго жила, Лотти, – почти семьдесят шесть лет. Старые девы обычно не живут так долго. Ты же знала? Незамужние женщины недолговечны. Я же приближаюсь к семидесяти шести годам. И временами у меня бывает такое чувство, такое беспокойное чувство, будто что-то еще может произойти в моей жизни. Не знаю… Я словно прислушиваюсь к колокольному звону, жду его. Что-то должно случиться.

Лотти смотрела на нее странным взглядом, почти со страхом. Потом она вдруг нагнулась и заключила тетю Шарлотту вместе с шелковым одеялом в свои объятия.

– О тетя Шарлотта, тетя Шарлотта! Я сделала нечто ужасное! Я так боюсь, я…

– Лот-ти! – послышалось снизу. – Лот-ти! Что у вас за дела с тетей Шарлоттой? Куда вы пропали? Обед на столе.

– Не говори!

Тетя Шарлотта встала, глядя Лотти прямо в глаза. Она вдруг стала бодрой и оживленной.

– Не говори. – Что-то в выражении ее лица, казалось, сразу восстановило душевное равновесие Лотти. – Не дай ей запугать себя. Не будь слабой, не поддавайся! Не поддавайся. – Внезапное подозрение мелькнуло в ее уме: – Тут не замешан этот розовый толстяк?

– Бен? Нет. Это нечто такое, о чем я никогда и не думала. Я бы…

– Не все ли равно, что? Только не уступай!

Тетя Шарлотта чуть не вытолкала ее на лестницу и повлекла в столовую. Она словно боялась, что Лотти может еще передумать, если они остановятся на пути. В течение всего обеда тетя Шарлотта сияла, поглядывая на нее. Время от времени она энергично кивала головой, дабы поднять дух упорно молчавшей племянницы.

Жаннета была всецело поглощена предстоявшими вечерними развлечениями.

– Если мы не выйдем пораньше, то не поспеем к первому сеансу и нам придется стоять и ждать. Говорят, это замечательная картина. Артист, играющий кайзера, похож на него как две капли воды.

Она и миссис Пейсон явно намеревались заняться охотой за гуннами на экране.

Тетя Шарлотта подняла глаза от десерта.

– Я думала, ты хочешь поучиться у меня вечером вязанью.

– Я и хочу. Только я условилась с одной подругой пойти сначала в кино. – Она подмигнула своей седой и строгой сообщнице, и обе вдруг фыркнули, как школьницы. Наивный, грубоватый юмор Жаннеты находил отклик у миссис Пейсон. Казалось, она черпает силы в бьющем ключом здоровье и веселости Жаннеты.

Покончили с десертом. Через минуту все встанут из-за стола, Жаннета и миссис Пейсон оденутся, и дребезжащий электромобиль повезет их в «Аркадию». Лотти откинулась на спинку стула и, вобрав воздух, как пловец перед прыжком в ледяную воду, проговорила:

– Сегодня мне сделали первую прививку против тифа и привили оспу.

Три ее слушательницы, занятые своими будничными планами, не могли сразу охватить всю важность этого сообщения.

– Привили оспу? – тупо повторила миссис Пейсон, ожидая дальнейших объяснений.

– Через две недели я уезжаю во Францию, – сказала Лотти; ее рука крепко сжимала салфетку, словно ища поддержки.

Но буря еще не разразилась. Миссис Пейсон все еще отказывалась осознать известие, переданное через уши в ее мозг.

– Не говори глупостей! – сказала она и смахнула с блузки крошку пирога.

Лотти наклонилась вперед:

– Мама, ты не понимаешь? Я еду во Францию. Еду через две недели. Я подписала договор. Все уже сделано. Через две недели я выезжаю.

– Фу ты, Боже мой! – воскликнула Жаннета. – Вот это здорово!

Рука тети Шарлотты чертила на скатерти дрожащие круги. Она щелкнула зубами, как делала всегда в минуты сильнейшего волнения. Но миссис Пейсон вдруг пожелтела, как воск. Странные складки, которых не было еще секунду назад, избороздили ее лицо. Она уставилась на Лотти широко раскрытыми глазами.

«Это удар, – мелькнуло в голове Лотти, – у нее будет удар, и я буду виновницей!»

Кровь снова прилила к лицу миссис Пейсон.

– Так! Но ты не поедешь! Не поедешь, вот и все!

– Поеду, мама, – спокойно сказала Лотти.

– А я говорю, нет! Во Францию! Чего ради, чего ради, спрашивается?

Тетя Шарлотта встала. Лицо ее подергивалось, голова тряслась. Иссохший, трепещущий, как лист осины, палец протянулся к миссис Пейсон:

– Керри Трифт, не становись ей поперек дороги! Не смей, не смей!

Но даже и в этот момент мещанский страх быть услышанной прислугой пересилил в душе миссис Пейсон ее гнев.