– Лотти, твое платье по крайней мере на два дюйма длиннее, чем нужно. Неудивительно, что ты никогда не выглядишь изящной. Все твои костюмы имеют слишком дамский вид.

Лотти горестно осмотрит себя, с лукавым огоньком в углах глаз:

– А я-то думала, что мой костюм очень мил! Не шикарен, пожалуй, но мил!

Ее стройные, хорошо обутые ноги, ее шелковые чулки, приличной длины юбки, ее воротнички, манжеты и блузки всегда были в таком порядке и так хрустели свежестью.

Миссис Пейсон неизменно желала вести деловой разговор со своим вежливым, но явно сердитым зятем. Их взгляды и методы не имели ничего общего между собой. Когда он, защищаясь, позволял себе намекнуть на это, она в сердцах возражала.

– Знаете, Генри Кемп, я успешно вела дело еще в то время, когда вы не успели заработать и доллара. Я вовсе не дура.

– Разумеется, нет, мама. Но с того времени многое изменилось. Теперь не те методы.

Он видел, что жена многозначительно постукивает ногой, а лукавые и умненькие глазки Чарли смотрят на него с пониманием и сочувствием. Они с Чарли – большие друзья, хотя в редкие припадки раздражения он обычно в разговорах с женой называет ее «вашей дочерью».

У миссис Пейсон всегда был готов для Генри Кемпа совет, касавшийся способов ведения его дел. Кемп занимался импортом фарфора, стекла и игрушек. До войны он, казалось, был на пути к более чем приличному состоянию. Франция, Чехия и Бавария в перспективе сулили Генри Кемпу фарфор из Лиможа, стекло из Венеции и Праги, игрушки из Нюрнберга и Мюнхена. Но бомбы цеппелинов, сверхдальнобойные орудия и подводные лодки разбили вдребезги за эти два года мечты о стекле, фарфоре и игрушках. Фирма обратилась за этим товаром к американскому рынку и убедилась, что он никуда не годится. У американских кукол были деревянные лица, американский фарфор оказался толстым, синеватым, стеклянное дело в Америке было ремеслом, но не искусством. Генри Кемп боялся и думать о том, что может означать для него еще один год войны.

Обо всем этом размышляла Лотти, сидя в медленно ползущем вагоне. Ах, как она сегодня опоздает. И как нарочно сказала Гульде, что придет вовремя, чтобы приготовить любимый соус Генри Кемпа! Ну, что же, немножко подождут с обедом. И все-таки это лучше, чем обедать наедине с мамой и тетей Шарлоттой. Обеды с мамой тягостнее молчания, в котором проходили эти трапезы. Иногда Лотти замечала, что в течение всего обеда никто из них не проронил почти ни слова. Иногда Лотти тщетно старалась поддерживать разговор за столом и начинала весело трещать о событиях дня. Но так как все участники этих событий тут же и присутствовали, то краски ее рассказа быстро тускнели.

Молчание. Скрипучий голос миссис Пейсон:

– Опять эта девица варила для себя кофе отдельно. Пьет по десять чашек в день. Я покупаю фунт кофе каждые три дня, честное слово!

– Все они, мама, большие любительницы кофе – все шведки. Молчание.

– Прекрасная баранина, правда, тетя Шарлотта?

Миссис Пейсон поспешила опровергнуть это мнение, прежде чем тетя Шарлотта успела согласиться.

– Она жесткая, как резина. Завтра поговорю с Гусом.

Молчание.

Скрипит дверь: вошла Гульда с блюдом.

– Нет, спасибо. – Тетя Шарлотта отказалась от второй порции.

Опять молчание, нарушаемое только звуком жующих челюстей. Тетя Шарлотта поражала своим аппетитом. Его неуклонное возрождение началось с того дня, когда ей вставили новые зубы. Теперь, когда тетя Шарлотта улыбалась, ее старческие губы открывали два ряда безупречных голубоватых зубов, составлявших резкий контраст с иссохшей и сморщенной кожей ее лица. Поговаривали о необходимости вырвать зубы у миссис Пейсон, как о возможном средстве излечить ее ревматизм, но она упрямо отказывалась.

– Надоели мне до смерти доктора. Когда они не знают, что делать, они рвут зубы. Этим они лечат все что угодно – от боли в пояснице до диабета. А когда это средство не помогает, они заявляют: «Простите, я ошибся» – и ты сидишь без зубов, но со всеми своими болячками. Чушь!

Лотти опять лихорадочно перебирает в уме подходящие темы для беседы. Что-нибудь, хоть что-нибудь, только бы не это гнетущее молчание!

– Что бы вы сказали насчет кино сегодня вечером? Если мы пойдем пораньше, можно будет занять места впереди, чтобы тете Шарлотте было лучше видно. Я отвезу вас на электромобиле. Интересно, что сегодня в «Панораме»? Посмотрим-ка в газете. Может быть, и Белла подъедет и встретится с нами перед сеансом. Впрочем, нет, она не может: сегодня она и Генри обедают на Норд-Сайд. Большинство ее знакомых перебираются туда. Знаете ли, я начинаю думать…

– Я всегда считала Саус-Сайд прекрасным местом и не собираюсь менять свое мнение. Не вижу никакого смысла в этом модном увлечении Северным побережьем. Если участки на Брин-Моорской дороге будут осушены…

Итак, маму удалось благополучно втянуть в разговор на излюбленный сюжет – перспективы сделок с земельными участками. Лотти вздохнула с облегчением.

Иногда ей казалось, что взгляд обманчиво ясных глаз тети Шарлотты останавливается на ней с пониманием и симпатией. Однажды эта удивительная старушка поразила миссис Пейсон и Лотти и поставила их в тупик таинственным восклицанием:

– Красная рыба! Дело было за обедом.

– Что? Что такое? – удивилась миссис Пейсон и посмотрела на стол и затем на свою сестру с таким видом, будто задумчивая пожилая леди несколько рехнулась.

– Что?! – На столе, несомненно, красовался язык со шпинатом.

– Красная рыба! – повторила тетя Шарлотта, уставившись прямо на Лотти.

Лотти молчала, ожидая дальнейших пояснений.

– Твой дедушка Айзик Трифт говаривал: «Только красная рыба идет против течения».

– О! – сказала Лотти и даже слегка покраснела, как девочка, выслушав этот аллегорический упрек за неумение устроить свою жизнь.

Миссис Пейсон окинула свою сестру сострадательным взглядом.

– Так, но почему это тебе взбрело в голову, Шарлотта? – промолвила она таким тоном, словно хотела сказать: «Ребячество или – старческое слабоумие».

В эту пятницу, проворно взбегая на крыльцо, Лотти подумала: «Кемпы, конечно, уже здесь». Их автомобиль, блестящий и внушительный, стоял у тротуара. Чарли водила его легко, с головокружительной смелостью. При мысли о Чарли морщинка меж тонких бровей Лотти разгладилась. Любовь и согласие между тетей и племянницей были так глубоки, так сильны и так крепки, что, несомненно, их можно было объяснить не только кровными узами. Безусловно, и тени такого чувства никогда не было между Лотти и ее сестрой Беллой, и уж, конечно, такого взаимного понимания не существовало между Беллой и ее дочкой Чарли.

Старая ореховая стеклянная дверь грузно затворилась за Лотти. Все общество восседало в бывшей второй гостиной эпохи Айзика Трифта.

– Лотти! – прозвучал металлический голос миссис Пейсон.

– Я!

– Так-так!

Войдя, Лотти очутилась лицом к лицу с миссис Пейсон. Керри Пейсон опиралась на палку. Она всегда опиралась на палку, когда Лотти или Белла вызывали чем-нибудь ее неудовольствие. Очевидно, этому существовало какое-то неизвестное объяснение.

– Здравствуйте, Белла, Генри! Простите, что запоздала.

Чарли встретилась с Лотти в дверях. Тетя и племянница обменялись рукопожатием, странным, резким, сильным рукопожатием, словно двое мужчин. Без слов.

– Запоздала! Очень просто сказать: запоздала! Ты ведь знала, что сегодня пятница.

– Ну, ну, мама! – Подобно всем мужчинам, Генри Кемп как огня боялся сцен. – Лотти не ребенок. И мы здесь всего несколько минут.

– Все-таки она могла бы… – Его последнее замечание явно игнорировалось. – Скажи Гульде, что все в сборе. Позови тетю Шарлотту.

– Я только забегу на минутку на кухню, чтобы сделать соус. У Гульды он не выходит таким, как нужно… Одну минутку…

– Лотти! – Голос миссис Пейсон стал железным. – Лотти, сначала ты переоденешься, чтобы не испортить костюм!

Генри громко фыркнул. Миссис Пейсон повернулась к нему: