Дирк был ей благодарен за указания. Ее записи были всегда аккуратны и очень толковы. Она охотно давала списывать их. У них незаметно вошло в обыкновение вместе выходить из школьного здания и гулять по площадке перед университетом. Она иногда рассказывала о себе.

– Ваши родные – фермеры! – Она с удивлением оглядела его хорошо сшитое платье, тонкие руки без следов грубой работы, щегольские ботинки и шапочку. – И мои тоже. Из Айовы. Я всю жизнь прожила на ферме, до двадцати семи лет. Мне так хотелось учиться, но у нас никогда не было денег на это, а уехать в город искать заработок мне нельзя было: я – самая старшая, а мама все хворала с самого рождения Эммы – это наша младшая. Нас девять человек. Мама страшно боялась, что я уеду, а Па соглашался. Но я не могла их оставить. Одно лето было такое жаркое и засушливое, и весь хлеб высох на корню, как бумага. На другой год было слишком много дождей и семена загнивали в земле. Так и сидела я на ферме. Ма умерла, когда мне минуло двадцать шесть. Наши ребятишки все успели к этому времени вырасти. Па женился через год вторично, а я ушла, нанялась к де Майнам в работницы. Я жила у них шесть лет, но мне мало удалось скопить – из-за моего брата. Он тоже уехал со мной, когда Па женился на Эджи. В Чикаго я попала пять лет тому назад. Нет, кажется, работы, которой бы я не переделала уже в моей жизни, только вот в угольных конях еще не работала.

Все это Мэтти рассказывала просто и весело. Дирк почувствовал к ней симпатию и сочувствие.

– Вы понятия не имеете, что для меня значит – быть наконец в университете!.. Все эти годы… Я только и мечтала, что об этом. Мне и теперь еще иногда кажется, что это сон, а не действительность. Я говорю себе: это я, я хожу здесь по лужайке, я – студентка, студентка в Мидвесте, и я иду на лекцию сейчас. Это не сон.

Лицо ее, все лоснившееся от жира, было серьезным и умным, и хотелось забыть, что оно некрасиво.

Дирк рассказывал матери о Мэтти. Он уезжал домой в пятницу вечером и оставался там до понедельника. Первая лекция в понедельник была в десять часов, и он успевал попасть в университет к этому времени.

Селину глубоко заинтересовала история незнакомой девушки.

– Не думаешь ли ты, что ее следовало бы пригласить проводить у нас субботу и воскресенье, Дирк? Она могла бы, если согласится, приезжать вместе с тобой в пятницу и уезжать в воскресенье вечером. Или оставаться до понедельника и возвращаться вместе с тобой. У нас ведь есть свободная комната, там так прохладно и тихо. Пила бы молоко; фруктов и овощей у нас сколько душе угодно. Мина испекла бы пирог и печенье из кокосовых орехов.

Мэтти приехала как-то в пятницу вечером. Был конец октября – лучшее время в прериях Иллинойса. Воздух напоминал расплавленное золото. Дыни и тыквы на коричневом фоне земли, казалось, излучали свет и тепло, подобно солнцу. Листья клена пылали всеми оттенками пурпура и бронзы. Все вокруг дышало изобилием, благостью, безмятежностью. Земля напоминала прекрасную плодовитую женщину, которая нарожала детей, выкормила их и теперь отдыхает, любуясь ими, гордая собой, щедрая и ласковая, с ясным и довольным взглядом, с пышной цветущей грудью.

Отблеск этого умиротворения и радости, которым дышало все вокруг, озарил лицо Мэтти Швенгауэр, когда она и Селина в первый раз пожимали друг другу руки. Селина вглядывалась с большим интересом в это лицо. Когда Мэтти ушла отдохнуть и умыться, она сказала Дирку:

– Но ты говорил, что она некрасива!

– Ну да. А разве это не так?

– Да ты посмотри на нее.

Мэтти, возвратившись после умывания, разговаривала с Миной Брасс, работницей. Она стояла, упершись руками в свои широкие бедра, откинув назад голову. Глаза ее оживленно блестели, губы улыбались, обнажая крепкие белые зубы. Предметом обсуждения был новый сепаратор для сливок. Что-то рассмешило Мэтти. Она смеялась звонко, беззаботно, как смеются очень молодые девушки.

Два дня, выходных дня на ферме, Мэтти провела не праздно. Она делала все, что ей вздумается, а это значит, что она помогала снимать фрукты и овощи, доила коров, запрягала лошадей, гоняла их на пастбище и водопой, сидя верхом без седла на одной из них. Она бродила целыми часами по лесу и окрестностям, возвращаясь с запутанными в волосах пурпурными листьями клена; спала, как мертвая, от десяти до шести; уплетала с упоением фрукты, овощи, молоко, яйца, пироги и сосиски.

– А ведь я когда-то ненавидела всю эту работу на ферме, – заметила она, смеясь немного сконфуженно. – Вероятно оттого, что сама должна была ее делать. А вот теперь я с наслаждением все делаю, потому что это естественная для меня работа, не правда ли? Если бы вы знали, как мне хорошо здесь, миссис де Ионг! Это лучшие дни в моей жизни!

– Если хотите, чтобы я этому поверила, – отвечала Селина, – то приезжайте еще.

Но Мэтти Швенгауэр не приезжала больше на ферму. На следующей неделе как-то утром к Дирку подошел один из студентов. Он пользовался большим авторитетом в их классе и был членом кружка, к которому принадлежал и Дирк. Очень видным членом.

– Слушай-ка, де Ионг, мне надо тебе сказать кое-что. Либо ты порвешь с этой девицей – Свингур или как ее там, – либо тебе придется расстаться с нашим кружком.

– Что ты этим хочешь сказать? Порвать? А чем она вам досадила?

– Ты еще спрашиваешь? Разве она не из вольнослушателей? И знаешь, что о ней рассказывают? Она, чтобы сэкономить мыло, купается в своем единственном платье и белых чулках, вместо того чтобы их стирать. Это же какая-то нищенка!

Дирк живо вообразил, как эта большая, полная девица в своем тесном вязаном платье и белых чулках сидит в наполовину наполненной водой ванне и усердно скребет и моет платье и чулки, а вместе с тем и себя самое. Комичная, безобразная картина!

– Так вот, пойми! – продолжал его товарищ. – Не можем мы допустить, чтобы членом нашего кружка был человек, который якшается с этой особой. Ты должен прекратить знакомство с ней, слышишь ли? Окончательно. Товарищи этого не потерпят.

Дирк мысленно принял благородную позу и произнес: «Не потерпят! Гм! Она стоит большего, чем вся ваша компания, вместе взятая. И можете отправляться к черту!»

Но вместо этого он сказал нерешительно:

– О? Ладно. Что ж?

Дирк пересел подальше от Мэтти, избегал встречаться с ней взглядом, ускользал из класса, как только кончалась лекция. Раз она направилась к нему по лужайке и, видимо, намеревалась остановиться и поболтать с ним. Он ускорил шаги, свернул в сторону и, прикоснувшись к шляпе, не глядя на нее, прошел дальше. Лишь уголком глаза он видел, Как она осталась стоять на месте в изумлении.

Дирк стал популярен в кружке, товарищам понравилось его послушание.

Селина раз-другой спросила, отчего он не привозит с собой эту славную Мэтти. Дирк помялся кашлянул, отвел глаза. Наконец:

– Не жди, я не привезу ее. Давно ее не видел. Она, верно, занята в другом кружке или что-нибудь в этом роде.

Он пытался не размышлять об этом, потому что в глубине души ему было стыдно. Страшно стыдно.

Прошел месяц, и Селина снова сказала:

– Я хочу, чтобы ты пригласил Мэтти к обеду в День Благодарения. Если только она не уедет домой, в чем я сомневаюсь. К обеду будут маринованный перец, и пирожки из тыквы, и еще многое, что она любит.

– Мэтти?

Он успел забыть ее имя.

– Ну разумеется. Разве я не так сказала? Мэтти Швенгауэр?

– Да-да, верно. Но я… я давно ее не встречал…

– О, Дирк, надеюсь, ты не поссорился с такой милой девушкой?

Он решил сказать ей наконец, в чем дело.

– Слушай, мама. В университете множество разных компаний и кружков, понимаешь. А Мэтти не принадлежит ни к одному. Она… она и славная и веселая. Но быть ее приятелем – значит оказаться тоже вне приличного общества… Между прочим, она не девушка, как ты ее называешь. Она – женщина средних лет.

– Быть вне общества! – Тон Селины был холоден и резок. Дирк не поднимал глаз. – Слушай, Дирк де Ионг, Мэтти Швенгауэр тебе надо было изучать не менее серьезно и основательно, чем твои науки в университете. Это – то, за чем я тебя послала в университет. Беседовать с ней – это учиться многому очень ценному. Я понимаю, что для тебя естественно предпочитать хорошеньких барышень твоего возраста. Ухаживай за ними, сколько твоей душе угодно. Но Мэтти – это жизнь, в которую ты должен вдуматься. Помнишь ли ты ее рассказ о том, как она служила судомойкой в ресторане на Двенадцатой улице?