Вскоре после этих событий к Цезарю обратились александрийские уполномоченные с просьбой вернуть им царя, освободив его из–под охраны. Им, мол, надоели своевольное правление девчонки и жестокая тирания Ганимеда, и они готовы беспрекословно повиноваться царю, а следовательно, и Цезарю. И хотя Цезарь сомневался в искренности этих заверений, как и в благоприятной для римлян позиции юного царя, несмотря на все его клятвы и слезы, тем не менее он пошел по ряду причин навстречу пожеланиям александрийцев. Но сомнения все же оказались совсем не напрасными: царь, «словно его выпустили из клетки на арену, столь энергично повел войну против Цезаря, что, видимо, пролитые им при прощании слезы были скорее слезами радости» .

Положение снова резко ухудшилось. Силы Цезаря по–прежнему были недостаточны для ведения серьезной войны, для крупного полевого сражения вне стен города, а, видимо, только такое сражение могло привести к окончательной развязке. Вести уличные бои и выдерживать осаду в городе с почти полумиллионным населением можно было, конечно, сравнительно недолго. Вместе с тем все мыслимые сроки уже подходили к концу. И вот в этот критический момент произошел наконец перелом.

Он произошел потому, что Митридат Пергамский блестяще справился со своей задачей. Причем он не только организовал большие силы, с которыми и подступил к Пелусию, но ему удалось энергичным и неожиданным штурмом взять этот сильно укрепленный город. Оставив там свой гарнизон, он поспешил затем в Александрию на соединение с Цезарем, легко покоряя различные общины, лежавшие на его пути.

Решающее сражение произошло в дельте Нила. Египтяне направили сюда крупные силы против Митридата, вскоре прибыл и сам царь. Однако Цезарю, хотя он и избрал кружной путь по морю, удалось объединиться с Митридатом, и теперь соотношение сил становилось более приемлемым. В двухдневном сражении египетское войско не только потерпело неудачу, но на второй день был штурмом взят и лагерь. Царю пришлось бежать на корабль, который вскоре вместе с ним затонул. Сражение закончилось 27 марта 47 г., и Цезарь в тот же вечер во главе своей конницы прибыл в Александрию, где принял капитуляцию населения.

Овладев, таким образом, этим городом и Египтом, как пишет неизвестный автор «Александрийской войны», Цезарь возвел на царский престол тех, о ком говорил в своем завещании Птолемей Авлет, заклинавший римский народ не нарушать его воли. Однако одно отклонение было неизбежным: поскольку старший из сыновей погиб, престол пришлось передать Клеопатре и другому, младшему сыну. И хотя этот вопрос был урегулирован, а военные действия окончены, Цезарь еще оставался в Египте больше двух месяцев, причем совершил за это время в обществе Клеопатры путешествие по Нилу вплоть до южной границы государства, предаваясь при этом, как пишет Аппиан, «и другим наслаждениям» .

Цезарь пробыл в Египте в общей сложности девять месяцев. Еще в древности эта египетская экспедиция, а точнее говоря, египетская авантюра вызывала весьма разноречивые оценки и высказывания. Плутарх, который, видимо, в свое время уже мог подвести некий итог всем разногласиям, писал: «Одни писатели не считали войну необходимой и говорили, что единственной причиной этого опасного и бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре, другие выставляли виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина, который незадолго до этого убил Помпея, изгнал Клеопатру и теперь злоумышлял против Цезаря» Следует отметить, что и в новой историографии египетская авантюра Цезаря вызывает не только разногласия, но и откровенное недоумение. Например, такой серьезный исследователь, как М. Гельцер, прямо говорит: «Девятимесячное египетское интермеццо задает любому наблюдателю жизненного пути Цезаря более чем просто загадку». И дальше он высказывает крайнее удивление по поводу того, что Цезарь столь отчаянно и легкомысленно ставил в Александрии на карту все то, что дала ему великая Фарсальская победа, сокрушается, что спасение Цезаря — диктатора римского народа! — зависело от варварского войска, набранного Митридатом. Клеопатру именует «демонической женщиной», привлекавшей Цезаря именно этими качествами, а не только тем, что она принадлежала к династии последних диадохов.

Нам трудно, конечно, в настоящее время судить, кого имел в виду Плутарх, говоря о различных авторах, высказывавших свои оценки причин Александрийской войны. Скорее всего речь идет о высказываниях, до нас не дошедших. Что касается неизвестного нам автора сохранившегося сочинения «Александрийская война», то он по существу этот вопрос обходит. Сам Цезарь в конце своих «Записок», посвященных гражданской войне, объясняет свое появление в Египте тем, что он отправился туда вслед за Помпеем и сразу же столкнулся с крайне недружелюбным отношением населения Александрии, а затем с открыто враждебными действиями Потина. Он же сам выступал якобы Б качестве искреннего друга и посредника, желая лишь уладить распри между наследниками Птолемея и тем самым обеспечить реализацию его завещания.

Все это, вместе взятое, не дает, конечно, никакого вразумительного ответа на целый ряд вопросов. Почему, располагая столь незначительными силами. Цезарь рискнул ввязаться в столь опасную и затяжную войну? Какую цель он преследовал, идя на такой риск, тем более что он, видимо, с самого начала не стремился к превращению Египта в новую римскую провинцию? Была ли у него не только цель, но и какой–то определенный план действий в Египте, или, другими словами, какое место должна занять египетская экспедиция в общей картине, общем ходе гражданской войны? И наконец, чем объяснить, что он, стремящийся всегда доводить начатое дело до конца, в особенности когда речь шла об уничтожении противника, на сей раз как бы сознательно давал возможность недобитому еще противнику оправиться, собраться с силами, и даже когда оканчиваются связывавшие его военные действия в Египте, он и тогда отнюдь не спешит вернуться к выполнению (вернее, к завершению!) основной своей задачи?

По всей вероятности, если и возможен ответ на эти вопросы, он должен иметь какой–то негативный, вернее, неблагоприятный для обычных наших представлений о Цезаре характер. Да, в Александрийской войне Цезарь явно шел на малооправданный риск, действовал легкомысленно и даже далеко не всегда разумно. Почему? Это неизвестно, да и едва ли поддается выяснению. Какова была его цель в этой войне и имел ли он вообще какую–то перспективную цель, реализация которой предполагала именно военные действия? Скорее всего такой цели у него не было (если отвлечься от наличия совсем иной задачи: выпутаться из крайне затруднительного положения). Был ли у Цезаря определенный, заранее разработанный план действий? Безусловно, такого плана у него не было, и потому египетская экспедиция выглядела какой–то случайностью, авантюрой, а в общем ходе гражданской войны — неожиданным и незакономерным отклонением. Почему, наконец, он отказался от своей обычной тактики, от быстроты и внезапности действий и почти на год как бы вовсе забыл о выполнении своей основной задачи, незавершенность которой ему была, конечно, достаточно ясна? На этот вопрос тоже, если только не сводить все к демоническим чарам Клеопатры, нет удовлетворительного ответа.

Подобные негативные заключения представляются на первый взгляд малоубедительными, противоречивыми и уж во всяком случае разочаровывающими. Но если не поддаваться первому впечатлению, то следует, пожалуй, признать, что они противоречат не столько фактам, сколько определенному, сложившемуся и, безусловно, предвзятому представлению о самом Цезаре. Согласно этому представлению, Цезарь просто не может действовать без цели и плана, не может совершать необдуманных или неразумных поступков, не способен на беспочвенные авантюры и всегда — как, кстати, и сказано выше! — действуя быстро и решительно, доводит начатую им борьбу до победного конца.

Но так ли это было на самом деле? Не грешит ли опять подобная оценка личности Цезаря явными чертами телеологизма? Пытаясь обосновать все его действия высоким рационализмом, «плановостью», целенаправленностью, не уподобимся ли мы тем исследователям, которые, например, упорно считают Цезаря непричастным к так называемому делу Веттия только на том основании, что вся история с Веттием выглядела слишком авантюрной и слишком неуклюже разыгранной. Вот поистине классический пример спасительного применения argumentum ad hominem!