Мы ехали на автомобиле среди полей, засаженных овощами, проезжали залитые водой рисовые поля, на которых можно было видеть ярко-зеленые всходы. Между травянистыми холмами виднелись красно-фиолетовые соцветия бобов. И тут-то я поняла, почему одна из самых очаровательных героинь в старинной японской новелле звалась Мадам Бобовый Цветок. Конечно же, у японских крестьян очень тяжелая жизнь, видно, что они очень бедны, их спины согнуты от тяжелого труда, кожа темно-коричневая от палящего солнца, лица прорезаны глубокими морщинами, что, впрочем, характерно для крестьян по всему миру. Они ходят босиком, ухаживая за посадками, на голове носят желтые широкополые соломенные шляпы, по форме напоминающие шампиньоны. Но даже эти беднейшие люди, тем не менее, причастны к драгоценному сокровищу своей страны, каковым, по моему мнению, является доведенный до совершенства художественный вкус, не имеющий никакого аналога у нас в Европе. Любой деревенский домик, мимо которого мы проезжали, выглядел очень красивым, а отдельные можно было назвать настоящими шедеврами, столь удивительно совершенные линии характеризовали изгибы соломенных крыш и очертания стен. Стены домов выполнены из некрашеных, сверкающих чистотой отделки гладких досок, обработанных умелыми руками, так что каждая древесная порода демонстрирует свою красоту и своеобразие. Эти дома настолько органично вписываются в окружающий пейзаж, что кажутся более естественными, чем сама природа. Деревенские храмы обычно отгорожены от дороги водоемом, на поверхности воды лежат, закрывая друг друга, большие круглые листья лотоса, их желтовато-белые цветы поднимают свои головки среди листьев и изящных кормушек для птиц, по форме напоминающих урны.

Войдя в храм Хорюдзи, попадаешь в особый мир. Я не знаю, как теперь, но мне известно, что раньше это было место, где люди стремились постичь духовную красоту, скрывающуюся за изменчивыми формами материального мира, с его страстями и потрясениями, это место, где можно прикоснуться к вечности. В тени под старыми кедрами и криптомериями расположились длинные приземистые деревянные строения храма, серо-коричневые от времени, покрытые серо-голубой глазированной черепицей, кое-где поросшей мхом; среди тонких и легких, как птичьи перья, золотистых стеблей бамбука поднимались пагоды и павильоны. С первыми каплями дождя усилился запах земли, незнакомых цветов и такой родной с детства запах хвои.

Часть художественных изделий, которыми владеет храм Хорюдзи, демонстрируется посетителям только в определенные дни в году, но и того, что нам удалось увидеть, вполне достаточно для полного восхищения. Во многих предметах старины совершенно очевидно влияние индийского искусства, что же касается скульптур и картин, то они, как мне кажется, по мере утраты этого влияния и осознания своей самобытности, становились все более прекрасными, приобретая японское своеобразие и неповторимость. Небольшого роста седовласый служитель храма, у которого было красивое узкое лицо и карие ясные, как вода в лесном озерце, глаза, водил нас по территории храма. Я не могу судить, была ли это всего лишь японская вежливость или этому пожилому человеку действительно было приятно видеть перед собой слушателя, который проявил такой интерес к его религии, но он изо всех сил старался на своем ломаном английском просветить Ханса, объяснить ему, что являют собой Будда и его различные воплощения, какой смысл заключен в изображениях всех этих странных индийских богов, мудрецов, отшельников и парящих ангелов. Ханс задавал служителю много вопросов, и чем больше он расспрашивал и допытывался, тем более любезным и доброжелательным становился этот старик — хранитель сокровищ; он старался растолковать моему сыну смысл церемоний и ритуалов, которые проводились в это время вокруг нас в разных частях храма. Мои же вопросы он пропускал мимо ушей, не обращая на них внимания, ограничиваясь лишь вежливой улыбкой и покачиванием головы. В конце концов, я стала вести себя так, как это свойственно всем японским женщинам, то есть стала сопровождать «своего мужчину и повелителя», Ханса, на почтительном расстоянии и в молчании.

Парк в Наре, в соответствии с тем, что пишет туристический справочник, является самым красивым парком в стране; поначалу он был закрыт завесой дождя, но потом предстал перед нами как сказочный, словно увиденный во сне, пейзаж. Естественно, мы вышли из автомобиля для того, чтобы посмотреть на знаменитых здешних косуль, их в этом парке тысячи, и они бросаются бодать гостей, если им покажется, что угощения недостаточно. Нас они буквально замусолили и вылизали, тыкаясь мордами. Потом мы снова сели в автомобиль и поехали мимо храмов, которые уже окутывала тьма; храмовые здания стояли совсем рядом с лесом, и в вечернем свете казалось, будто лес поглощает их, вбирая в себя. Наш автомобиль проезжал между серо-зелеными лужайками с выцветшей травой, где можно было видеть, словно на художественном полотне, силуэты коричневатых косуль, которые паслись около стоящих в ряд криптомерий и елей, ехали мы и по изогнутым арочным мостам, перекинутым через бурные, пенящиеся ручьи. Таков был наш обратный путь в город. Вспоминая свои тогдашние впечатления, я всегда думаю, что если это был сон, то так хочется, чтобы он приснился снова.

У себя дома, в Норвегии, мы всегда гордились своими старинными деревянными постройками. По крайней мере, в течение тысячелетия, начиная с эпохи викингов и вплоть до XVIII века, мы строили из своей древесины корабли, дома и церкви. Длительное и весьма близкое соприкосновение с этим природным материалом, широкое использование его позволили довести плотницкое дело в нашей стране до совершенства, равного которому нет во всей Европе. Следствием этого, несомненно, стало развитие художественного вкуса, он присущ построенным нашими предками кораблям викингов, рыболовным судам, старинным церквам, а также крестьянским усадьбам. Так приятно было увидеть в Японии, в архитектуре некоторых из старинных зданий, что я осматривала снаружи, в отдельных чертах удивительное конструкционное сходство с постройками в Норвегии. Но при этом нельзя не признать, что архитектура получила здесь значительное развитие и характеризуется большим богатством и разнообразием форм. Отчасти причиной тому являются климатические условия. Они давали японским архитекторам возможность развивать и совершенствовать наружные конструкционные формы деревянной архитектуры, внедряя различные декоративные элементы, в то время как в Норвегии всегда культивировали резьбу и красочную роспись по дереву внутри жилищ. В Японии дом и сад в течение вот уже более тысячи лет составляют единое целое благодаря открытым верандам и раздвижным панельным стенам.

В Норвегии же садоводство является сравнительно новой областью. Начиная с периода Средневековья мы знаем примеры, когда сады закладывались при монастырях, в некоторых крупных усадьбах и в маленьких городках, но лишь в XVIII веке в Норвегии возник подлинный интерес к садоводству. Одним из факторов, стимулировавших развитие японского зодчества, стало многообразное влияние китайской и индийской культуры, привнесенное сюда буддизмом. Так, характерной чертой буддистских храмов являются пагоды, синтоистские же храмы, возникшие ранее, характеризуются более простыми архитектурными формами.

Храм Санью-Сангендо в Киото, сооруженный в 1252 году, произвел на нас, норвежцев, впечатление чего-то известного с давних пор и одновременно нового. Прежде всего, мы увидели длинный четырехугольный зал, крыша которого опиралась на несколько рядов массивных деревянных колонн; залы для пиров во дворцах наших королей, судя по описанию в сагах, относящихся к тому же историческому периоду, должны были выглядеть весьма сходно. В этом храме находится тысяча статуй богини милосердия Каннон.

Это производит удивительно сильное впечатление. В огромном зале, куда вы попадаете, приглушенный дневной свет освещает множество изящных золотых статуй богини на круглых постаментах, на фоне красновато-коричневых деревянных стен и потолка; одно и то же изображение богини повторяется тысячу раз, статуэтки расставлены в пять рядов, каждый ряд на ступеньку выше предыдущего. Изображение Каннон является сильно стилизованным и символизирует собой благословенный покой. Посреди зала расположены троны, на которых восседают наиболее крупные статуи богини, больше тех, что стоят по бокам фигуры Каннон, восседающей на троне-лотосе Будды. А может, это скульптура самого Будды, не знаю, ведь японское представление о вечном милосердии лишено признаков пола. Эти в высшей степени странные существа не производят впечатления каких-либо ущербных, напротив, от них исходит ощущение изначальной жизненной материи, где мужское и женское начала еще не были разделены. Ханс объяснил мне, что, насколько он понял, в соответствии с японскими верованиями, Каннон одновременно является Буддой, а Будда является богиней Каннон, то есть перед нами божество — Будда, и все эти разные воплощения Будды представляют собой лишь постоянно меняющиеся формы единой сущности, которая скрывается и в каждом из нас. Таким образом, после долгих разговоров со служителем храма Хорюдзи Ханс уже мог и меня просветить в отношении буддизма.