Поклонившись еще раз, Исак заговорил. Говорил он громко, так что все слышали его:

— Я искренне раскаиваюсь и прошу прощения.

Исак почувствовал, как тело окутывает тяжелая усталость, словно он вдруг ушел под воду и не может выплыть. Хорошо бы сейчас оказаться дома, рядом с Розой.

— Как я уже сказал, я прошу прощения.

Он собрался с духом. Ну вот и все.

— Но я как-то растерялся и позабыл слова… Не знаю, что тут еще добавить.

Он поклонился в третий раз.

— Поэтому я вас покину.

В коридоре стоят упакованные чемоданы — большой зеленый чемодан Исака, с отделением для бумаг и книг, практичные черные чемоданы Розы и Лауры, маленький голубой чемоданчик Эрики и большой красный — Молли. У нее самый большой чемодан. Он самый главный над всеми остальными чемоданами. Когда Исак ухватился за него, то даже застонал. Лучше уж дотащить его до машины волоком, иначе спину сорвешь. Молли, одетая в голубое платье, едва прикрывавшее попу, крутилась у Исака под ногами, и в конце концов он велел ей сесть в машину и замолчать. Все постельное белье выстирано, выглажено, аккуратно свернуто и разложено по полкам в бельевом шкафу. В последний день Роза встала в три часа ночи, чтобы перед отъездом привести дом в порядок, а в одиннадцать утра комнату для стирки заперли. Теперь там пусто, темно и холодно, и на перекладинах для сушки белья ничего нет. Ни голубого платья Молли, ни носков, рубашек и брюк Исака, ни купальника Эрики в крапинку. На двери по-прежнему висит листок, на котором нарисован дьявол с рогами на лбу и написано: «Детям строго воспрещается пользоваться сушилкой после купания. Нарушитель будет безжалостно наказан!» Сперва Роза хотела снять его — она обычно все мыла, прибирала, разбирала и сортировала, оставляя после себя чистые, гладкие и пустые поверхности, однако на этот раз решила не срывать рисунка, сама точно не зная почему. Она пропылесосила и вымыла с порошком полы, протерла окна и завесила их плотной тканью, чтобы никому из случайных прохожих не пришло в голову заглянуть в окно (и увидеть кресла, часы и секретер) и — не приведи Бог — забраться в дом. Она прошлась тряпкой везде — не было такого места в доме, куда тряпка ни добралась бы. Роза поднималась по стремянке под потолок, опускалась на колени, ложилась на живот, сворачивалась в клубок — но не забыла ни одного уголка, ни одного подоконника, ни одной поверхности, даже под шкафами и кроватями. Она отдраила туалеты и залила их синим моющим средством, а закончив с этим (где-то за пару часов до отъезда), разрешила сходить в туалет только один раз, и то перед тем, как все уселись в машину и двинулись в путь. Когда они дергали цепочку, унитаз наполнялся голубоватой жидкостью. Последний полдник из холодных котлет, вареной картошки, салата и лимонада — они быстро, почти без разговоров съели его, усевшись за кухонный стол. Для дома люди за столом — мужчина, женщина и три девочки — уже уехали. Дом выставил их за двери и теперь вновь стоял запертым, вычищенным и нежилым, готовясь к ночному и дневному мраку.

Исак сел за руль, Роза — рядом с ним. На заднем сиденье разместились Эрика, Молли и Лаура. Когда машина проехала через ворота, мимо лужайки с высокой травой, Эрика обернулась и посмотрела, как белый дом из известняка исчезает за поворотом. Она ничего не сказала. Все молчали. Только Молли пела песню: «Память, память, звездочки светят, память, память, синее небо». Теперь оставалось лишь ехать. Сначала двадцать минут на пароме до материка. Потом утомительный переезд до аэропорта. Потом сам перелет. И наконец, аэропорт в Форнебю, где Эрику с Молли встретят матери, Элизабет и Руфь.

Во время поездки Эрика должна будет присматривать за Молли, потому что у Исака, Розы и Лауры маршрут другой — они поедут на машине до Стокгольма.

На пароме перед ними стоит голубой «фольксваген» мамы Рагнара. Она в нем одна. Лица ее не видно, Эрика лишь разглядела ее длинные седые волосы (прежде ей казалось, что они не такие длинные и не такие седые) и мешковатый серый свитер.

— Ты не подойдешь к ней? Может, поговоришь с ней? — тихо спросила Роза.

— К кому? — коротко и резко ответил Исак, но Роза продолжила:

— К Анне-Кристине, Исак! Вон она, в голубой машине!

Исак смотрел прямо перед собой.

— Это еще зачем? О чем мне с ней говорить?

— Не знаю. Тебе решать, — ответила Роза.

Исак покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не пойду. Мне нечего ей сказать.

Сейчас те, кто отдыхал на острове летом, прибирались в домах, разбирали садовые столики, запирали в сараях принадлежности для гриля, садовых гномиков, пледы и подушки, выбрасывали из холодильников застоявшееся молоко, влажные пачки сливочного масла, открытые упаковки крупы, недоеденные стейки, огрызки колбасы, полупустые баночки из-под паштета и яичные кассеты с парой почти протухших яиц. Выбрасывать еду всегда жалко, но что поделаешь? Не оставлять же ее здесь догнивать, а в город лишний груз тоже не повезешь. В машины укладывали чемоданы, битком набитые грязной одеждой (потому что не у всех были комнаты для стирки со стиральной машиной и сушильным шкафом, как у Розы), сумками, полиэтиленовыми пакетами. Полотенца, которые в свои лучшие времена были белоснежными, а теперь стали серыми и в пятнах, швыряли в багажник рядом с коробками, парусиной для палаток, трехколесными велосипедами, пишущими машинками, золотистыми ретриверами и кошками, которых иногда выбрасывали из машины подальше от города, оставляя на произвол судьбы.

В Осло Молли спала вместе с мамой. Спала она крепко. Каждое утро, проснувшись и позавтракав, мама говорила:

— Ну-ка повернись, Молли! Мне кажется, что ты и за эту ночь подросла!

А Молли громко смеялась, спрыгивала со стула и вертелась волчком.

Сейчас остров опустел, паромы перестали ходить по расписанию, магазин сократил часы работы, а побережья опустели.

Наконец-то жители острова могли протянуть руки к солнцу и насладиться его ясными сияющими лучами, которые согревали тело, кожу, руки и кончики пальцев, напитывали их теплом перед наступлением настоящей осени, когда ветер и дождь примутся выкапывать катакомбы в ноябрьской тьме.

На остров налетали новые шторма. Ветер обдувал каменистое побережье, скалу в море, на которой прежде загорали девочки, закрытый магазин и пустынные шоссе. Он пробирался в запертые дома, в постели со свернутыми матрасами и гулял по углам, которые теперь уже не были чистыми. Если бы поздней осенью кто-нибудь (хотя таких не нашлось) забрался в белый домик из известняка, то наверняка задался бы вопросом: и где же, собственно, Роза убиралась? На подоконнике лежали кучки мух — некоторые из них наверняка проснутся к январю, когда Симона заглянет проведать дом. Она прихлопнет их и сметет в сугроб, но не всех, поэтому после ее ухода на подоконнике вновь вырастут кучки сонных мух. На кухне — в хлебнице, под холодильником и возле телефона — везде мышиный помет, а в шкафчике под раковиной живет самая настоящая мышь. Мыши вполне хватает того, что Роза забыла прибраться на одной из полочек и там остались, например, кусочки сыра. На остров падал снег, и в доме становилось так же холодно, как и на улице. Однажды ветер был настолько сильным, что в гостиной дома Исака слышались его завывания, он даже сбил с ног семидесятилетнего сына Большого Члена, так что тот сломал бедро и начал ходить с палочкой, как другие старики. По полу гостиной летали комки пыли, перемещаясь из одного угла в другой. Эти пыльные комочки играли друг с дружкой и рассыпались на множество комочков поменьше, те — на еще более маленькие, а затем на остров опустилась тьма — она поглотила море, небо, поляны и изгороди; сквозь щели, дырочки и неплотно прикрытые шторы, которые невозможно было задернуть до конца, она пробралась в дом Исака. Ничто не смогло спрятаться от зимней тьмы. Ни кресла, ни часы, ни секретер, ни синяя керамическая ваза.