Эти мысли не давали уснуть, и я снова попыталась думать о чем-то другом. Я вспомнила об Эндрю. Он был единственным человеком в доме, на которого я твердо могла рассчитывать, даже если не всегда была с ним согласна. Во всяком случае, он обычно говорил правду, как он ее понимал, даже если его слова иногда были горьки и обидны. Он никому не позволит провести себя. Он мог отыскать привлекательные черты в карманном воришке и презирать тех, кто занимал высокие посты. Он обладал остротой взгляда, способного выявить скрытые качества любого мужчины, глубоко запрятанные под его личиной. Так же хорошо он понимал и женщин.

Я знала, что он очень не любит Брэндана. Я знала, что он сочувствует Лесли. Гарт он просто презирал и изводил своими шутками, но мне казалось, что он смог бы меня понять, если бы я рассказала ему о том, что мы с Джереми видели сегодня.

Раздумья об Эндрю не помогли мне заснуть. Вероятно, Эндрю пришел бы в ужас, узнай он о том, что Джереми лег спать на полу возле меня. Завтра он прочитает мне лекцию, если я расскажу об этом. Но кто бы что ни говорил, ничто не остановит меня и не заставит поступать не так, как я считаю нужным. Какую-то часть моей любви, ту, что я раньше отдавала своему брату, я была готова теперь отдать Джереми. Но я должна внимательно разглядеть и понять того, на кого надо было направить свою любовь.

Так я лежала и наблюдала, как красные угли на решетке постепенно стали черными, и слышала, как, шурша, сыпался сквозь решетку пепел, поглядывала на светлое небо снежной ночи за окном и прислушивалась к дыханию мирно спавшего Джереми.

Вероятно, было уже далеко за полночь, когда я тоже заснула. Я видела какие-то сны, временами просыпалась и засыпала снова. Когда часы в доме пробили три, я вдруг проснулась совсем и лежала, прислушиваясь к чему-то помимо часов. Я не услышала дыхания спящего Джереми, поэтому осторожно повернулась в постели, чтобы окинуть взглядом холодную тихую комнату. Между мной и окном что-то двигалось, и я затаила дыхание. Мальчик был на ногах, его силуэт четко вырисовывался на фоне светлого снежного окна. Мягко, почти крадучись, он двигался по направлению к моей кровати. Безумный страх лишил меня сил и дыхания. Страх, что это не тот безобидный ребенок, за которого я его принимала. Он подвержен припадкам сильнейшего гнева и однажды намеренно убил своего отца.

— Джереми? — смогла я наконец выговорить его имя непослушными губами.

В его голосе послышалось огромное облегчение:

— О, вы не спите? Мне очень жаль, что я разбудил вас. Я так замерз… и не мог больше спать.

Я встала и отнесла одно из своих одеял на его постель.

— Быстренько ложись, а я накрою тебя еще одним одеялом. Ты очень скоро согреешься. И тебе нечего бояться.

Мой голос успокоил его, и он скользнул под одеяла, свернулся клубочком, сохраняя тепло, и вздохнул, как совсем маленький ребенок. Я опустилась возле него на колени, взяла его руку и держала ее, пока он не перестал дрожать, а я не спела ему еще раз французскую песенку музыкальной шкатулки. Уже в полусне он стал повторять слова и заснул, шепча их.

В комнате царил покой, снег мягко падал за моим окном и ничто в доме Рейдов не внушало страх.

Глава 14

Следующие дни были блаженно тихими и лишенными событий. Мисс Гарт не приходила, и с Гудзона не поступало никаких новостей. Джереми стал снова спать в своей комнате. Он считал себя в свои девять лет почти взрослым и высказывал презрение, если с ним обращались, как с маленьким. А я, кстати, не сказала Эндрю о том, что случилось в тот тревожный вечер.

Уроки шли успешнее, чем в присутствии Седины, и Джереми работал с таким упорством, что это удивляло Эндрю. Один или два раза я заметила, что учитель смотрит на меня в задумчивости, как будто уже готов немного изменить свое мнение о Джереми.

После ухода Эндрю все дневные часы принадлежали нам, и мы, Джереми и я, начали наши занятия по истории древнего Египта. Джереми обладал живым умом и способностью хорошо усваивать материал. Очень часто он был готов вырваться вперед огромными прыжками и оставить меня, выступавшую в качестве учителя, далеко позади. Но, по крайней мере, я смогла приоткрыть для него дверь в этот новый мир, и это уже было много. Иногда мы забывали о книгах и бродили по площади или исследовали Гринвич-Виллидж. Помимо этого, я старалась, чтобы у мальчика оставалось свободное время и для собственных занятий. Я знала, что он возобновил работу над подарком для дяди.

Некоторые события, происшедшие во время этого периода, обрадовали меня даже больше, чем что-либо другое. Однажды днем Джереми пришел в классную комнату, где я читала книгу, и бросил что-то мне на колени. Я положила книгу и увидела, что это было зеленое шелковое платье, которое я сшила для его сестры. Он начал говорить почти с бешенством:

— Мне очень хотелось его порезать! Вот! Я взял ножницы в карман и пошел в комнату Селины, чтобы достать платье и порезать его.

— Ты ведь не сделал этого, — заметила я. Он неистово качнул головой.

— Нет! Я вспомнил, что вы мне велели прийти к вам и рассказать, когда мне захочется сделать что-нибудь плохое. Поэтому я принес его к вам. А вот и ножницы.

— Вот и хорошо! — успокаивала я его. — А теперь мы можем поговорить о том, что заставило тебя захотеть обидеть Селину. Ведь ты же любишь свою сестру. Ты ведь не хочешь обидеть ее по-настоящему, не так ли?

— Они взяли ее с собой, когда поехали вверх по реке, — пожаловался он. — Я люблю бабушку, и она любит меня. Но они оставили меня дома.

Я кивнула, показывая, что понимаю его.

— Это правда, они взяли Селину с собой, но в этом ведь нет ее вины. И кроме того, тебе нравится со мной, ведь так?

— Дядя Брэндан никогда не хочет брать меня с собой, — сказал он, на этот раз точно определяя истинную причину своего настроения.

Я ничего не могла предпринять насчет действий Брэндана Рейда. На самом деле я старалась думать о дяде Джереми как можно меньше. Я и так обнаружила в себе странную тенденцию грезить наяву: слишком часто вспоминать тот день, когда мы катались на катке. И это вызывало у меня недоверие к себе.

— Я рада, что ты здесь, — обратилась я к мальчику. — Мне было бы так одиноко, если бы ты уехал вместе с ними.

Когда я с полным доверием вернула ему платье Селины, он отнес его в комнату сестры, гордый тем, что победил соблазн. Я была довольна им и сказала ему об этом.

Пару раз мы говорили о доме-мемориале Дуайта Рейда. Однажды утром, во время уроков, Джереми спросил, назначена ли дата его открытия. Эндрю знал об этом деле больше, чем я. Был спор, сказал он, о точной дате из-за того, что Брэндан Рейд продолжает протестовать против проекта. Джереми захотел узнать, почему его дядя не одобряет идею такого дома, предназначенного для того, чтобы дать приют некоторым бездомным детям Нью-Йорка. На это Эндрю довольно резко сказал ему, чтобы он занимался своими уроками и не вмешивался в дела взрослых. Я почувствовала, что учитель о чем-то не хочет говорить, и решила разузнать об этом побольше.

Когда Кейт к десяти часам утра принесла в детскую шоколад и бисквиты для Джереми, и Джереми отправился туда на перерыв, я снова подняла эту тему.

— Что-нибудь не так с этим мемориалом в честь отца Джереми? — спросила я. — Я все время слышу, что мистер Рейд против этого проекта и что он препятствует открытию мемориала. Что все это означает?

Эндрю пожал плечами:

— Избавьте меня от женского любопытства, Меган. И почему я должен знать об этом больше, чем вы?

— Мне кажется, что вы знаете больше, — запротестовала я, но не стала оспаривать обвинение в любопытстве.

— Если вы хотите, чтобы я высказал свои догадки, — продолжал он, — то это может быть его страх перед дальнейшей оглаской. Боится, что газеты поднимут из забытья старый скандал. Любое упоминание о тех событиях в газете вызывает нервозность мистера Брэндана. В прошлом достаточно причин, из-за которых он стал слишком чувствителен, когда дело касается прессы.