Казалось, миссис Рейд как-то успокоили мои слова, и это еще больше тронуло и расстроило меня. Похоже, Эндрю был не прав, говоря о ее любви к младшему брату. Лесли Рейд испытывала к своему мужу, с которым она так холодно обращалась, гораздо больший интерес, чем предполагал Эндрю.

Пока я перебирала эти мысли в голове, она снова заговорила о Дуайте, повторив без какой-либо застенчивости один из комплиментов, который он когда-то сказал ей. Возможно, ей хотелось показать мне, что человек, которого она любила, очень высоко ценил ее.

Трудно было разобрать, чего было больше в тех чувствах, которые я испытывала по отношению к ней, — замешательства или жалости, и я почувствовала облегчение, когда мы наконец-то пришли домой. Я была очень обеспокоена тем, что мне открылось под маской холодной и неумолимой красоты Лесли Рейд. Я увидела признаки скрытого огня, и это тревожило меня. Мать Джереми не была безразлична к жизни, но воспоминания о ее собственных несчастьях вынуждали ее на противоречивые действия.

Как только мы вошли в дом, я тут же направилась на третий этаж. Я слышала голоса в детской и догадалась, что мисс Гарт была там с детьми. В то время как я проходила по холлу, открылась дверь классной комнаты, и, к моему удивлению, оттуда выглянул Эндрю Бич. Обычно он не приходил в дом по субботам и воскресеньям.

— Ну и как прошел спектакль? — спросил он, даже не произнеся для начала слова приветствия. Я ответила намеренно небрежно:

— Довольно хорошо. Детям, кажется, понравилась пьеса.

— А хозяину? — настаивал на дальнейшем разговоре Эндрю, недоверчиво приподняв бровь.

— Лучше бы вам спросить об этом у него, — твердо ответила я. — Почему вы сегодня здесь?

— Мне собираются уделить дополнительное время для позирования. — Он жестом указал на комнату за его спиной. — Войдите и посмотрите, чем я занимаюсь.

Впервые он предложил мне посмотреть портрет, и я последовала за ним в классную комнату, где возле окна стоял мольберт. На мольберте было натянуто небольшое полотно — неоконченный портрет женщины и ребенка. Я остановилась и с интересом углубилась в него.

Эндрю ухватил капризное выражение лица Селины, мягкость и пышность ее волос, вот-вот готовых разлететься, и очертания рта, вот-вот готового рассмеяться. Работа над лицом ребенка была близка к завершению. А мать все еще была не более чем смутным предположением: овал лица неземной красоты и намек на грусть. Итак, он намеревался нарисовать призрачную Лесли, только, очевидно, без того выражения жалости к себе, которое так часто было заметно в ней.

— Очень трудно ухватить ее характер, — сказал он. — Я все еще пытаюсь найти правильный подход.

Я подумала о тех нескольких образах Лесли Рейд, которые я уже видела: властная хозяйка, всеми забытая больная женщина в комнате со свечами, и контрастом к ним — раздираемая противоречивыми чувствами жена, которую я только что увидела в церкви.

— Я не уверена, что вы нашли ее образ, — проговорила я, раздумывая. — Сначала вам придется прийти к решению, какую миссис Рейд вы хотите нарисовать.

Эндрю улыбался:

— Я так и предполагал, что вы не одобрите. Вы недооцениваете ее, Меган. В ней может оказаться больше, чем открывается безразличному глазу. Тем более что наша маленькая швея надолго выбила хозяина из колеи так, что он совсем не смотрит на хозяйку.

Гнев, который поднялся во мне, был явно не пропорционален причине, его вызвавшей, и хорошо, что неожиданное появление Кейт в дверях избавило меня от возможности ответить ему.

— Миссис Рейд готова позировать, если вы придете к ней сейчас, — обратилась она к Эндрю и на одном дыхании выпалила мне: — Мистер Рейд спрашивал о вас утром, мисс. Пожалуйста, не пройдете ли вы в библиотеку сейчас?

Я кивнула ей и вышла из комнаты, не взглянув ни на Эндрю, ни на портрет. Но, выйдя, не стала спешить. Я сняла накидку и шляпку и взбила черные локоны надо лбом. Надо сказать что мое отражение в зеркале сильно удивило меня. Только при одном упоминании имени Брэндана Рейда в моих глазах загорелся гневный огонь. Я могла быть одета даже в скучно-коричневое платье, но возмущение, еще более подстегнутое замечанием Эндрю, придало необычную живость моему лицу. Мне было приятно видеть себя готовой к бою.

Сойдя вниз, я нашла дверь библиотеки открытой, а мой хозяин стоял у пьедестала, на котором покоилась голова Озириса. Он, казалось, изучал ее, глубоко сосредоточившись, но, однако, почувствовал, что я вошла, и сказал мне, не оборачиваясь:

— Входите, мисс Меган, и закройте за собой дверь, пожалуйста.

Я двигалась решительно, твердым шагом. Не было больше надобности прятать свой гнев. Я направилась прямо к нему с целью как можно быстрее выговорить все, что я думаю, и разделаться со всем этим. К несчастью, моя решимость осталась незамеченной, и он заговорил первым:

— Меня никогда не утомляет подобная скульптура благодаря мастерству исполнения, — сказал он и с восхищением провел пальцем по гордому египетскому носу. — Как прекрасно она обнажает человека за обличьем Бога! Посмотрите на эти удлиненные глаза. Они не совсем стилизованы. В них есть и мысль, и разум. Но больше всего мне нравится ирония, которая сквозит в уголках рта.

Его палец скользил, прикасаясь к полным губам, которые странным образом напоминали его собственные губы, хотя мне казалось, что в этом человеке нет той иронии, которая так восхищала его в скульптуре. Но ведь я пришла сюда не обсуждать египетскую скульптуру. Я обхватила свои плечи руками и начала говорить прежде, чем он смог остановить меня.

— Я не желаю больше оставаться в этом доме под фальшивым предлогом, мистер Рейд. Считаю себя обязанной высказаться по поводу вашего поведения вчера.

Эта вводная фраза, очень резкая на мой слух, наконец-то привлекла его внимание. Он бросил на меня удивленный взгляд и пододвинул кресло поближе к уютному огню в камине.

— Не надо стоять так, будто вы моя школьная учительница и намерены прочитать мне лекцию. Идите и сядьте сюда. Сидя, вы можете возмущаться мной так же, как и стоя.

Но я не желала, чтобы меня таким образом разоружили, да еще обратили бы мой гнев в шутку. И я осталась стоять там, где стояла.

— Во-первых, — продолжала я, — совсем не было необходимости сопровождать детей в театр. Но раз уж вы выбрали это решение, вашей прямой обязанностью было вести себя так, чтобы не испортить настроение детям хотя бы до конца этого дня, как бы трудно вам это ни показалось. Вы не имели права выплескивать свое недовольство и личную обиду на детей. Особенно на Джереми. Вечером ему было плохо. Сегодня утром он не захотел вставать, он утратил все, чего достиг в течение нескольких последних недель. И в этом виноваты вы.

Я замолчала, удивляясь своей смелости, но ни в коей мере не сожалея о ней. Его лицо не выражало ничего, кроме некоторой настороженности. Он стоял передо мной, спокойно изучая меня, а я не могла определить, что значили для него мои слова, как он их воспринимал. Когда он неожиданно шагнул ко мне и положил свои тонкие, сильные руки мне на плечи, я задохнулась. Я ощутила их тепло и силу сквозь ткань платья.

— Хотите вы этого или нет, но вы сейчас же сядете, — скомандовал он. — Уверен, что вы испытываете удовлетворение, видя, как мне неудобно, но мне это не доставляет никакого удовольствия, и я не намерен терпеть такое дальше. Сядьте здесь, у огня, и немного расслабьтесь.

Я, конечно, не могла сопротивляться физически, что совсем не подобало бы леди, и мне пришлось двинуться туда, куда он указывал. И он опустил меня в кресло возле огня в такой манере, которая была очень далека от манеры джентльмена. Потом он сам сел на стул напротив меня и неожиданно улыбнулся мне сверкающей улыбкой.

— Ну и что же вы будете еще выговаривать мне, мисс Меган? — спросил он.

Какой он был хитрый! И какой умный! Его улыбка и даже обращение ко мне по имени, как меня называли только дети, — все было рассчитано на то, чтобы развеять мой гнев и смягчить мою позицию. Но я не могла позволить, чтобы со мной так обращались. Я выпрямилась в мягком кресле, смотря на него еще более гневно, чем до этого.