На первый взгляд положение стало еще более загадочным. Можно еще представить себе, что группа депутатов, — запутавшись в петлях собственной дипломатии, — оказалась вынужденной бить по лицу собственное прошлое и становиться на запятки к тем, кого она еще вчера объявляла своими непримиримыми врагами. Но избиратели, но широкие круги народовой демократии? Они не только не протестуют, но, наоборот, упрашивают г. Дмовского и впредь вести корабль «коло» от измены к измене. Что это: молчаливое соглашение? тактический заговор? Где речь идет о широких общественных кругах, там такие объяснения вздорны. Нужно брать факт, как он есть: избиратели проделали ту же эволюцию, что и избранники.
Политики коло утверждают, что в первых двух Думах они выступали, как народные представители, в третьей — как ходатаи. Но это самообман или — неправда. В действительности происходило как раз наоборот. Нет ничего легче, как доказать это.
Народовцы — партия польской земельной и промышленной буржуазии. По своему классовому облику они ближе всего к октябристам. Национальный радикализм всегда был только оболочкой их социального консерватизма. Представители консервативного капитала, клерикалы и антисемиты у себя дома, они в Таврическом дворце выступают с гримом демократической оппозиции на лице. Во второй Думе они даже требуют для себя мест на крайней левой. В центре всеобщего внимания стояла в то время радикальная аграрная реформа. Народовцы были ей глубоко враждебны, но считали возможным делать гримасу симпатии. "Мы можем, — говорил в первой Думе г. Парчевский, — не разделять эти взгляды (на общинное землевладение, принудительное отчуждение, национализацию и пр.), но мы должны уважать их, потому что они обоснованы всей народной жизнью" (Стеногр. отч., стр. 980). "Мы должны уважать их" — в применении к коренной России. Что касается социальных отношений Польши, то мы требуем от вас одного: автономии. В пределах автономной Польши мы устроимся сами. Таков был смысл поведения народовских депутатов в первых двух Думах. Насилуя свою консервативную природу, они симулировали радикальную оппозицию, ходатайствуя, в свою очередь, о невмешательстве в имущественные отношения Польши. Они действовали, как искусные посланники (или ходатаи) Польши, т.-е. ее имущих классов, отнюдь не как ответственные члены представительного учреждения "Великой России". В этом последнем виде они получили возможность выступить только в Думе 3 июня. Русская демократия не сумела обеспечить за ними автономию, — народовцы сочли поэтому своевременным сбросить с себя радикально-национальную оболочку, и всю свою социальную реакционность, которая должна была развернуться лишь в стенах польского сейма, им пришлось перевести на язык законодательства третьей Думы.
— Мы должны уважать общину, — говорил оратор народовцев первого призыва, — ибо она обоснована всей народной жизнью.
А народовцы третьего призыва, не задумавшись, голосовали за закон 9 ноября. Свое «уважение» к народной жизни они запечатлели принятием первой статьи закона, автоматически упраздняющей десятки тысяч общин.
В первой Думе они были польскими ходатаями, которым нет дела до аграрных порядков на русском черноземе. В третьей Думе они уже депутаты — государственники, которые совместно с «коренными» людьми 3 июня расчищают общегосударственный рынок для русского и польского капитала.
Если, таким образом, «метаморфоза» народовцев не заключает в себе ничего неожиданного, то это еще не делает ее, однако, более привлекательной. Не идеология управляет поведением партий, а социальные интересы. Но и идеология имеет свои права. Даже политическая эстетика не может быть безнаказанно игнорируема. Ликвидировать стеснительные традиции нужно в разумной постепенности и с соблюдением… приличий. Иначе легко продешевить. Ибо чрезмерная поспешность редко вызывает полноценную благодарность.
"Киевская Мысль" N 39, 8 февраля 1909 года.
Имперские заговорщики и Финляндия
Они долго ждали, палачи! Только теперь, к четвертой годовщине великого октябрьского восстания 1905 г., давшего свободу Финляндии, они открыли кампанию, — но зато уж с явным намерением довести свою работу до конца.
Финляндские дела целиком переданы в руки столыпинского министерства. Попирая основные законы страны, царь росчерком пера облагает Финляндию данью на военные расходы. На место вышедших в отставку финляндских сенаторов он назначает своих собственных приказчиков из неистощимого запаса бюрократических проходимцев. Царское министерство путей сообщения протягивает свою лапу к финляндским железным дорогам. Решения второго сейма, особенно те, что приняты под давлением социал-демократии в интересах неимущих классов (о высших курсах для рабочих, о бесплатных завтраках для бедных учеников и пр.), оставляются "без последствий". Наконец, самодержавные заговорщики спешно готовятся оторвать от Финляндии Выборгскую губернию и превратить ее в русскую сатрапию.
И в то время как совокупным действием всех этих мер народ неотвратимо толкается на путь революционного отпора, петербургское правительство наполняет Финляндию провокаторами, распускающими слухи о готовящемся восстании, и изловчается сразу перебросить на финляндскую землю, которая по количеству населения уступает Киевской губернии, соединенную силу своей пехоты, кавалерии и артиллерии. Открыто, на глазах всего мира, оно точит топор военного положения.
В этой дьявольской работе правительство не одиноко. За спиной его стоят крупное землевладение и крупный капитал: ведь дело идет о звонком чистогане «национальных» интересов.
Если для бюрократии невыносима политическая автономия Финляндии, то русские аграрии (помещики) и промышленники поклялись уничтожить ее таможенную самостоятельность. Еще недавно Финляндия была главным рынком сбыта для русской муки. Теперь немецкая и шведская мука совершенно вытесняют русскую. С другой стороны, высокие пошлины отделяют финляндский рынок от русской промышленности, которая терпит здесь поражения в борьбе с германскими и английскими конкурентами. Вот почему в своем финляндском запросе Столыпину октябристы и правые требовали беспощадных мер против "чухонского сепаратизма". Торговый договор с Финляндией? К чему, раз под руками имеется Семеновский полк! Если наша техника плоха, если наши промышленники лишены инициативы, — пусть царская артиллерия научит финляндских рабочих и крестьян покупать плохую русскую муку и дорогие продукты «имперской» индустрии. Пусть погибнет народ с его свободой и культурой, — но да здравствует барыш!
Если бы дело шло только о финляндском сенате с его трусливыми дельцами, о финляндском сейме с его всегда готовым на предательства буржуазным большинством, или, наконец, об "основных финляндских законах", на счет неприкосновенности которых изо дня в день мямлит кадетская печать, — судьба Финляндии была бы давно и без труда решена. Но поперек пути имперских заговорщиков стоит не только право, но и революционная сила: это финляндский пролетариат. Против него-то и мобилизуются казачьи, армейские и гвардейские корпуса.
Социал-демократия — сильнейшая партия Финляндии. Опираясь на быстрое развитие финляндской промышленности, она лихорадочно работала эти десять лет, что протекли со дня ее основания. Вокруг своего знамени она собрала не только городских рабочих, но и сельскую бедноту (торпарей). Она объединяет в своих организациях около 100.000 человек. На последних выборах в сейм она завоевала 84 депутатских места из 200 и собрала около 350.000 голосов — 40 процентов общего числа… И к ужасу своих «национальных» дипломатов финляндская социал-демократия на языке революции уясняет народным массам истинное положение вещей и призывает их готовиться к решительному отпору… Сомненья нет: когда пробьет роковой час, финляндский пролетариат окажется на своем посту.
Пусть же этот час не застанет нас врасплох, русские рабочие городов и деревень! Ибо дело Финляндии и судьба ее, это — ваше дело и ваша судьба. Поход царя на демократическую Финляндию стал возможен лишь после победы царя над революционной Россией. Разгром Финляндии еще более укрепит царизм — против вас, рабочие, против вас, крестьяне, против вас, угнетенные народы России! Зато победа финляндской демократии станет началом вашей собственной победы.