И тем не менее черноземный призрак снова овладел на время сознанием либерализма и исторг из его уст речи в духе столь охаянной кадетами "митинговой демагогии". Сам Милюков, который за последний год окончательно постиг искусство превращать оппозиционную тактику в кружный путь политического услужения, оказался немедленно повинен в натравливании и возбуждении сословий, едва вступил в насыщенную электричеством атмосферу аграрного вопроса: ему достаточно было только рассказать политическую историю закона 9 ноября. Как ни старался он государственно-сословную политику дворянства свести к придворно-групповым проискам ("не дворянство вообще, а Совет объединенного дворянства"!), сгруппированные им факты поднялись над его собственной ограниченностью и раскрыли свою внутреннюю глубоко-революционную мораль…

"События 4 августа ("отречение" французского дворянства от феодальных привилегий), — говорит Токвиль, — были результатом страха и энтузиазма, комбинированных в пропорции, которые невозможно определить". Чувства, которые вылились в помещичьих речах по поводу указа 9 ноября, гораздо яснее и однороднее: тут необузданная жадность пополам с мстительной злобой за страхи последних лет. Зубовный скрежет вперемежку с злорадно-утробным хохотом! И — поразительный, хотя психологически вполне объяснимый факт! — самую лютую ненависть нынешние хозяева положения обрушивают на своих наименее непримиримых врагов: на кадетов. Ведь эти последние стоят на той же основе частной собственности и эксплуатации большинства меньшинством, что и октябристско-правый блок, — а между тем в своей борьбе за политическое влияние они — нет-нет, да и снова пошалят с огнем!

"Всякая старина, — говорил докладчик Шидловский, — хороша, в чем хотите: хороша в памятниках, хороша в искусстве; но она недопустима и невозможна в каких бы то ни было экономических организациях". Признания этой истины капиталистическая буржуазия требует от крепостнического дворянства, оставляя за это в его руках государственный аппарат и гарантируя ему неприкосновенность его земельных владений. Власть не уходит из рук дворянства и бюрократии; но содержание властвования должно считаться с элементарными интересами капиталистического развития. Эта идея (нисколько не самобытная, ибо она в сущности красной нитью проходит через всю европейскую историю XIX столетия) положена в основу как избирательной системы 3 июня, так и указа 9 ноября. Как бы для того, чтобы придать ей особую выразительность, параллельно с аграрными дебатами третьей Думы шли работы помещичье-чиновнического "совета по делам местного хозяйства", который обсуждает столыпинскую реформу администрации, расширяющую функции губернатора и создающую новую должность начальника уезда, "первыми кандидатами на которую являются уездные предводители дворянства". Таким образом политическое засилье дворянства, начавшееся с первых шагов контрреволюции, продолжает расти и крепнуть, принимая планомерно-организованный характер.

В условиях взаимоприспособления дворянства и капиталистической буржуазии, как всегда на началах политической субординации, а не координации, указ 9 ноября представляет единственно-мыслимую попытку «разрешения» аграрного вопроса. Он оставляет незатронутыми дворянские латифундии, объявляя суеверием "веру в пространство" (Шидловский), т.-е. мужицкую веру в помещичьи «пространства», высвобождает надельную землю и ее работника из общинных пут и выбрасывает их обоих на рынок. Отделение производителя от условий производства всегда было и остается необходимой предпосылкой и неизбежным результатом капиталистического развития, и закон 9 ноября идет целиком навстречу этому процессу, создавая юридическую возможность вовлечения десятков миллионов десятин крестьянской земли в товарный круговорот страны. Крепостники выдали октябристам общину почти без боя. Причину этого указал не только социал-демократ Гегечкори, заметивший, что "закон 9 ноября должен служить для уничтожения проявившейся во время революции солидарности крестьян", но и черносотенный епископ Митрофан, заявивший, что созданные общиной чувства общности и братства в последнее время "использованы людьми, которые стараются сеять смуту среди народа". Пролетариат? "Я нисколько слова «пролетариат» не боюсь, — говорит курский крепостник Марков, — в известном, не чрезмерном (!) количестве он необходим для промышленности, необходим и для сельского хозяйства".

В высшей степени знаменательно, что столыпинское аграрное законодательство, скрепившее контрреволюционный союз капитала и землевладения, облегчило сближение коло с думским большинством. Когда октябристы и правые, напуганные отзывчивостью «своих» крестьян на аргументы думской левой, решили надеть на нее намордник, ограничив время речей десятью минутами, они нашли в своем распоряжении голоса коло. Вместе с думским большинством представители польских аграриев и капиталистов голосовали за переход к постатейному обсуждению закона 9 ноября. Наконец, все голоса коло получила важнейшая статья закона, автоматически упраздняющая давно не переделявшиеся общины… Либеральная русская пресса, которая за радикальными оппозиционными гримасами коло ни за что не хотела разглядеть его контрреволюционную классовую природу, после этих голосований широко раскрыла от изумления рот. Разве не фракция г. Дмовского требовала для себя в первой Думе мест на крайней левой? Разве не от имени этой фракции г. Парчевский заявлял в той же Думе: "Мы можем не разделять эти взгляды (на общинное землевладение, принудительное отчуждение, национализацию и пр.), но мы должны уважать их, потому что они обоснованы всей народной жизнью?" (Стенограф. отч., стр. 980). Неужели же эта фракция способна стать думской кариатидой столыпинско-скалоновского режима? Неужели? восклицают недоумевающие простаки.

О состоявшемся соглашении коло с октябристами и правыми впервые открыто заявил в Москве Гучков. На тревожные запросы кадетов лидеры коло ответили смущенным и нелепым запирательством. Тогда Гучков, якобы в целях опровержения "ложных слухов", а на самом деле для того, чтобы окончательно скомпрометировать польских депутатов и отрезать им все пути отступления, письмом в "Новом Времени" не только подтвердил по существу все (уже, впрочем, не нуждавшиеся в подтверждении) слухи о сделке, но и назвал одно из ее главных условий: введение городского и земского самоуправления в Польше и ограничение еврейского представительства в городах. В дополнение к этому кадетская печать сообщала, что в портфеле министерства лежали заготовленными "на всякий случай" два законопроекта: один — закрепляющий преобладающую роль христианского населения в органах самоуправления; другой — построенный на началах «равноправия». Но так как "представители польского населения, говоря словами гучковского письма, из области утопий вступили, по-видимому, на почву реальной политики", то победу одержал первый законопроект. — Гучков благоразумно промолчал об условиях со стороны правительственного блока. Но они ясны сами собой. Опасения за поведение правых крестьян в важнейшем вопросе, стоявшем на очереди, заставили октябристов форсировать сближение русской реакции с реакционными силами Польши. И — поистине поучительная картина! — в то время как правые крестьяне, преимущественно из юго-западных губерний, по-прежнему высказывались за экспроприацию земли у польских панов, представители этих последних, сбросив с себя всякие «национальные» и «оппозиционные» облачения, проводили совместно со своими московскими собратьями экспроприацию крестьянской общинной земли в пользу кулаков.

А в это время безжалостные официозы не облегчают польским депутатам путь в Каноссу, но, наоборот, посыпают его колючими иглами. "Мы судим не по словам, а по делам, — сурово пишет столыпинская "Россия", - не по отдельным явлениям, а по строго продуманной и добросовестно принятой линии поведения". И люди г. Дмовского добросовестно доводят свою "линию поведения" до конца. В то время как гайдуки Скалона производят обыски в редакциях газет «Слово», "Курьер Польский" и "Голос Варшавский", коло голосует за устранение неблагонадежных элементов из царской армии и своими голосами дает перевес октябристской формуле доверия правительству по запросу о провокации охранных отделений!