Итак, школа должна служить одним из средств приспособления к изменяющимся условиям жизни. На каких началах должна быть построена народная школа, чтобы выполнять эту громадной важности задачу? У многих даже весьма «либеральных» людей может закружиться голова от тех требований, которые Успенский предъявлял к народной школе.

"При осложненности современных отношений в народной среде, — говорит незабвенный писатель, — школа должна бы прямо, смело и широко касаться самых жгучих общественных вопросов — тех самых вопросов, до которых додумалась и дошла человеческая всескорбящая мысль в ту самую минуту, которую мы переживаем. "Как! — воскликнет читатель, — вы хотите, чтобы в школе разговаривали о труде и капитале, хотите, чтобы так называемые общественные, проклятые вопросы были поставлены в школьном ученье на должную высоту, чтобы все деревенские мальчишки рассуждали о пролетариате и т. д.?" А почему же нет? Что это за запрещенный плод?.. На чем основано невозможно-жестокое гонение всякой малейшей попытки показать народу ряд огромных общественных задач, которые, к тому же, решать так или иначе будет этот же самый народ?" (Сочин. т. II, стр. 651).

Читатель не посетует за эту длинную выписку, так как она действует неотразимо широтою и бесстрашием требований, свежестью и яркостью настроения.

Незачем, конечно, говорить, что требования, какие предъявлял к народной школе Г. И. Успенский, и по сей день не укладываются в рамки русских общественных условий. Со школой, которая давала бы общественное воспитание, приходится несомненно «годить», как и со многим прочим.

Но и по части своего прямого, одобренного, рекомендованного и занумерованного назначения, т.-е. скромного письма и скромной «цыфири», современная крестьянская школа дает обидно жалкие результаты. А между тем даже скромная цыфирь далеко не ничтожное дело: в руках скупщика «пушнины» или хлеба она производит на глазах у неграмотного крестьянина прямо-таки фантастические результаты. Автору этих строк приходилось в течение некоторого времени работать в деревенской торговой конторе (на местном образном языке: живодерня), в одном из глухих мест Иркутской губернии, и за недолгое время своей службы он насмотрелся там прямо-таки несказанных чудес из царства черной цыфирной магии. Но об этих чудесах когда-нибудь в другой раз.

Вооружить крестьянина письмом и цыфирью не значит, конечно, облачить его в броню, о которую должны неминуемо сокрушиться все разуваевские ехидства, но это во всяком случае значит дать крестьянину в руки хотя и минимальное, но все же средство борьбы с наиболее грубыми и наглыми формами эксплуатации, столь характерными для периодов "первоначального накопления". Сколько тяжелых осложнений создает простое неумение проверить расчет с «живодерней» или написать жалобу — и обратиться-то не к кому — в нередких случаях явного грабежа!.. Поистине, "надо Мишутку обучить грамоте. Надо!".

Кто же выполняет у нас, в Сибири, задачу "обучения Мишутки?" Главным образом, церковно-приходская школа. Для характеристики этого типа школы достаточно сделано и делается повременною печатью, но мы полагаем, что поучительно будет привести мнение о церковно-приходской школе человека, который никоим образом не может быть отнесен к «нигилистам», этим «профессиональным» хулителям церковного просвещения, — мы имеем в виду С. Ф. Шарапова.

Названный писатель формулирует свой взгляд на низшую школу в таких словах: "низшая школа принадлежит приходу и никому более" ("Борозды", 50). "Единственно возможная и здоровая народная школа", по г. Шарапову, есть школа строго-церковного типа, "ибо весь народ церковный, ибо вся эта группа родителей есть приход, т.-е. местная малая церковь" (стр. 49). Вполне определенно, не правда ли?

И тем не менее оказывается, что "эта прекрасная, верная идея принесла у нас плоды поистине горькие. Эта школа… стала у нас притчею во языцех и за самыми крайними исключениями ничего, кроме отвращения к себе, в лучших людях не возбуждает". И далее: "Для кого же секрет, что священники, единственные хозяева и ответчики за школу и не перед своим приходом, а перед внешним начальством, смотрят на это дело, как на повинность, извне навязанную, и страшно ею тяготятся" (49–50).

Г. Шарапов не отказывается, однако, от "прекрасной, верной идеи", дающей "поистине горькие плоды", но требует переустройства всей нашей общественной жизни на почве реставрированного древнерусского прихода. Вот тогда-то, на идеальном фундаменте идеального прихода проявятся идеальные пастыри, и расцветет идеальная церковная школа. Все это до такой степени утопично и несогласно с характером совершающейся на наших глазах с неотвратимой силой общественной эволюции, что считаться с этими благопожеланиями всерьез не приходится.

Пока же перед нами остается несомненный факт: на реальном фундаменте реального прихода при участии реальных пастырей функционирует реальная церковно-приходская школа, которая — увы! — "ничего, кроме отвращения к себе, в лучших людях не возбуждает".

На недавнем (12-м по счету) евангелическо-социальном конгрессе в Брауншвейге были сделаны многие сообщения, очень поучительные для нас, переживающих время особенно агрессивной тактики духовенства в области народного просвещения: обнаружилось, например, что протестантское духовенство, скрепя сердце, начинает руководствоваться тезисом Лютера, гласящим, что школа принадлежит ратуше, а не церкви. Ганноверский пастор Дерриес развивал ту мысль, что церковнослужитель, переставая конкурировать с профессиональным педагогом, лишь "сбрасывает с себя бремя, которое ему и не по силам и не по чину" ("Русск. Вед.", N 143).

Мы думаем, что почтенным германским пасторам приходится отказываться не от очень тяжелого «бремени», так как некоторые общественные явления современной Германии, в которых немецкое духовенство никак не повинно, значительно облегчили для него тяжесть «бремени», а значит и уменьшили значение самоотверженного отказа наиболее проницательных пасторов от влияния на школьное дело.

Было бы, однако, непростительной для публициста наивностью полагать, что путем подобных справок относительно положения дел за границей и вообще путем логической аргументации можно убедить духовенство в преимуществах светской школы пред церковной и побудить его таким путем сложить с себя дело, которое ему "не по силам и не по чину". Во Франции, например, систематическая борьба против конфессионального образования насчитывает чуть не два столетия, и, тем не менее, французское духовенство, чувствуя под собой почву в реакционных силах страны, совсем не склонно добровольно сдаться под ударами «светской» мысли: зубами и скрюченными пальцами оно держится за свои конгрегации.

Но, если духовенство не убеждается теоретическими доводами сторонников светского образования, не бесполезна ли в таком случае вся их двухвековая страстная агитация?

Ответ опять-таки может дать современная Франция: без многолетней антиклерикальной агитации немыслима была бы та практическая законодательная борьба, которую ведут в настоящий момент против властных посягательств католического духовенства прогрессивные силы французского общества.

Простите за эту отдаленную экскурсию, завлекшую нас в стены парижского парламента. В следующий раз мы вернемся к своему месту.

(Церковно-приходская школа и школа грамоты. Разрозненные странички из жизни этих школ на Илиме. "Бывшие люди", как насадители религиозно-нравственного просвещения)

Отчеты Епархиальных Училищных Советов твердо отличают школы грамоты от школ церковно-приходских: первые "часто не имеют правильной организации, случайно возникают и случайно исчезают", вторые — "правильно организованы"[6].

На практике это различие далеко не всегда наблюдается. Не безынтересный материал для суждения "о правильной организованности" ц. — пр. школ могут дать некоторые факты, относящиеся к Илимскому краю (3-е благочиние Киренск. уезда). Приводимые ниже данные тем более поучительны, что большинство ц. — пр. школ Илимского края учреждено не вчера: так, Шаманская школа основана в 1888 г., Кеульская — в 1885, Тубинская — в 1885, Коченгская — в 1886 и Илимская (городская) — в 1886. Было, значит, время дать этим школам "правильную организацию". Как же это время использовано?