"Перед напором революционной энергии рабочих умолкает умеренный и осторожный голос колеблющихся, и мы решили в пятницу (18 апреля) распространить нашу первомайскую прокламацию, а в субботу — плакаты с призывом на демонстрацию 20 апреля".

"Пока что — все население Киева страшно взбудоражено. На лицах всех обывателей написана тревога, и в воздухе пахнет событиями". Все это, по-видимому, в ожидании социал-революционных «плакатов». Будет буря!

Увы! Последнее письмо сообщает нам, что "события, которыми пахнет в воздухе", отменены. Кем? Властной рукой Киевского Комитета РСДРП. Опасаясь погрома, он отложил демонстрацию особым извещением.

Что же социалисты-революционеры? Они не разделяли этих опасений. Они находили, что отменить демонстрацию — значит "склониться пред угрозами г. Плеве". Они имели налицо "настроение рабочих — лучший залог того, что демонстрация будет носить резко выраженный антиправительственный характер", они имели за собой целый ряд массовых собраний (2–3 раза в неделю с начала весны), они назначили демонстрацию "с серьезным отпором", они уже заготовили «плакаты», они уже наполнили киевский воздух запахом событий… Уже все — все было готово. Но С.-Д. Комитет отменяет демонстрацию, — и социал-революционные «плакаты» (разумеется, "резко-революционного характера") остаются неиспользованными. "Как это ни было тяжело, — повествует корреспондент, — пришлось отказаться от устройства демонстрации". Господа! Можно ли энергичнее расписаться в своем бессильном желании "самостоятельно вмешаться"? Можно ли ярче выставить свою «мимолетность»?

Вы утверждаете, что "масса средних рабочих, составляющая силу демонстрации, мало обращает внимания и не особенно ясно понимает фракционные различия". Вы утверждаете, что "рабочие прямо истомились в ожидании непосредственной борьбы".

Вы живописуете нерешительность и умеренность нашего Комитета, становящегося поперек дороги крупным событиям, — и вы неизбежно заставляете спросить: да почему же эти революционно-настроенные массы, мало обращающие внимания на «фракционные» различия, почему они не пошли за вами, за вами, которые были, остаетесь и будете представителями смелой революционной инициативы? Почему? Не потому ли, что у вас нет ничего, кроме вашего "резко-революционного характера": ни связей с пролетариатом, ни влияния, ни понимания задач массового движения… Спазматический революционизм — самое большее, на что вы способны.

Под острым впечатлением кишиневских событий, под градом чудовищных слухов, распространяемых полицией, Киев ждет погрома и приурочивает его к демонстрации. Власти готовятся зверски расправиться с демонстрантами под предлогом усмирения еврейского погрома[27]. Все сделано для подготовки этого погрома. Выйти в этих условиях на улицу — значило дать врагу сражение при специальных условиях, созданных врагом. Уклониться от этого сражения не значило признать себя побежденным. Это значило оставить за собой право выбрать более благоприятный момент. Конечно, великая победа — превратить подготовляемый погром в политическую демонстрацию. Но горькое поражение — дать врагу возможность превратить подготовляемую демонстрацию в еврейский погром. Переждать острый момент при таких исключительно-неблагоприятных обстоятельствах — тактическая обязанность революционной организации, если, разумеется, она смотрит на демонстрацию, как на средство политического воспитания масс, а не как на исход чувствам спазматического революционизма.

Вы старались сохранять на своей «демократической» физиономии мину снисходительного благодушия по адресу социал-демократии, выключив лишь из нее «Искру», как существо, которому все человеческое чуждо. Но ваша благодушная мина все чаще превращается в нетерпеливую гримасу досады: социал-демократия энергично отстаивает свой классовый характер от ваших «внефракционных» притязаний.

Киевский корреспондент "Р. Р." выражает "полное недоверие" с своей стороны к социал-демократическим деятелям, переносящим в Россию приемы руководителей организации «Искры» (N 23).

Одесский корреспондент в том же N сопоставляет нравственную физиономию «Искры» с нравственной физиономией «независимцев» (очевидно, в целях уничтожения "междуфракционных различий"), и, наконец, сама редакция, "пользуясь случаем", сообщает из подполья читателю, что у нее есть в боковом кармане еще один протест от революционеров разных фракций против тактики «Искры»…

Ужас, ужас! Эфес горит, Дамаск пылает, тремя Цербер гортаньми лает: гортанью киевского корреспондента, гортанью одесского корреспондента и коллективной гортанью братолюбивой редакции.

И отведя душу триединым лаем, наш Цербер, "внутри раздираемый на части, извне замолчит", — а недели через две (к выходу нового N) снова заговорит, пожалуй, речью революционного Тартюфа о вреде идейных колобродств и о пользе мирного братолюбивого жития. И найдутся добрые души, которые прольют слезу…

"Искра" N 41, 1 июня 1903 г.

II. Период реакции

1. Вокруг первой Думы

Какая городская дума нужна Петербургу

Россия борется за свое обновление. Народ не согласен больше, чтобы им управляли сверху посредством чиновничьей узды, он хочет сам стать строителем своей судьбы и кузнецом своего счастья.

Народ не хочет более самодержавного правительства; но он не допустит также хозяйничанья Государственной Думы, состоящей, главным образом, из помещиков, фабрикантов и профессоров, выбранных с соизволения губернаторов и градоначальников. Не в такой Думе спасение России. Это не народная Дума. Не это нужно стране.

Разве народ мало насмотрелся на то, как от его имени хозяйничают богатые классы общества? Достаточно оглянуться на то, что делали и делают городские думы, а также губернские и уездные земства, и сразу станет ясно, что государственное хозяйничанье землевладельцев и городских собственников не многим будет отличаться от хозяйничанья царской бюрократии.

Городским хозяйством у нас заведуют не наемные чиновники, а "представители населения". Но какого населения? Только одной части, самой богатой, той, которая живет трудами и услугами всего народа. Кто пользуется правом голоса при выборах в Петербургскую городскую думу? Пусть на самом большом заводе сделают перекличку среди рабочих: выбирал ли кто-нибудь из них гласных в думу? Не найдется ни одного! А хозяин фабрики? Тот несомненно выбирал. А директор? Если он занимает огромную роскошную квартиру, то и он выбирал. 5000 рабочих не имеют голоса, а один фабрикант имеет. Домовладелец пользуется голосом при выборах гласного; а квартирант? Только такой, который платит за квартиру не меньше 33 руб. Много ли таких? Небольшая кучка важнейших чиновников, богатейших купцов и адвокатов. В рабочих кварталах нет и квартир в такую цену. Там ютится беднота в жалких клетушках, и интересы этих бедных квартирантов должен в думе защищать их же домохозяин. Поистине, волкам поручено охранять овец! — Богатый трактирщик или содержатель публичного дома имеет право выбирать гласных, и даже сам может оказаться гласным, отцом города. А приказчик, ремесленник, мелкий лавочник, швея, конторщик, извозчик, учитель — в выборах не участвуют, как будто они не заинтересованы в хорошем городском хозяйстве или как будто об их нуждах в думе станут заботиться трактирщики, разбогатевшие адвокаты, пивовары и действительные статские советники. В Петербурге миллион 250 тысяч душ населения, а избирательным правом в городскую думу пользуются только 7 тысяч человек.

Что же оказывается в результате таких избирательных порядков? Господа гласные, выбранные по родству да по кумовству, засевши в думе, относятся к населению точно так же, как и правительственные чиновники: не обращают никакого внимания на кровные нужды граждан, а пуще зеницы блюдут собственную выгоду.