Старый заплечных дел мастер заговорил о предстоящих «реформах» чуть ли не слогом либерала "Русск. Вед.". В ближайшем будущем, видите ли, предстоит серьезное "крестьянское преобразование" "по образцу, завещанному нам эпохой составления крестьянского положения 1861 года".

"Было бы, — скромничает Плеве, — легкомысленным самомнением полагать, что с этими вопросами министерство вн. дел может справиться своими силами; оно желало бы внести свой труд, как лепту, в сокровищницу всех творческих духовных сил страны". К работе "будут привлечены лучшие знатоки крестьянского дела на месте".

Будут «привлечены»! Очень пикантное, по нынешним временам, слово! Не напомнит ли это двусмысленное выражение о г.г. Бунакове, Мартынове, Щербине, Новикове и других, которые за «лепту», внесенную ими "в сокровищницу духовных сил страны" были мин. вн. дел (по департаменту гос. полиции) «привлечены»… по всей строгости статей Уложения о наказаниях!

Но российские общественные деятели одарены удивительным… бесстыдством, если они реакционны, и удивительной незлопамятностью, когда они либеральны. Краткость «тронной» речи г. Плеве позволила российской печати, живущей выморочными темами, проявить бездну находчивости и остроумия в толковании посулов министра. Либералы толкуют их либерально, реакционеры — реакционно. "Боже! — умиляется "Нов. Время", — что может сделать со скучными людьми надежда, хотя бы обманчивая, как сон!"

Подойдем, однако, к надежде несколько ближе. «Престарелый» писатель, К. Ф. Головин, следующим образом представляет себе «единение» между страной и управляющим Петербургом.

Губернские предводители дворянства и выборные от земских собраний, по два от каждого, составили бы "контингент в 130 лиц, приблизительно, вполне достаточный для образования совещательных учреждений при трех министерствах, заведующих экономическими вопросами, т.-е. при министерствах вн. дел, финансов и земледелия". Это — увенчание здания. А "на местах, в самой губернии нужно создать инстанцию смешанного состава, где действовали бы заодно выборные и административные лица" — под компетентным председательством г.г. губернаторов.

Этот объединительный проект, представляющий вариацию Лорис-Меликовской "конституции" (конституцией она, как известно, называется потому, что имела своей задачей спасти самодержавие от конституционных ограничений), этот счастливый плод политического шарлатанства встретил теплый прием у г. Сигмы, у первой скрипки суворинского оркестра. Побольше дружелюбия, побольше веры в "государственный смысл сословий" — и расколотая Русь объединится, зло сменится добром, а "идея самодержавия получит новый ореол в стране, население которой инстинктивно стремится приблизиться к своему Государю".

Не нужно, конечно, думать, — пресмыкается другой "из стаи славных", — что "сведущие люди" могут действительно чему-нибудь научить г.г. министров. Где уж!.. Но у каждого человека существует неодолимое требование — посмотреть, что выходит из его работы. Оказывается, что "и бюрократы несвободны от этой потребности". Из этой бюрократической и общечеловеческой черты и исходит будто бы идея призвать к трем министерским тронам 130 "сведущих людей".

Смысл этой грубой «политики» ясен: существуют строптивые общественные силы. Попробуем их усмирить: орудиями репрессии не оскудела царская десница. Они не усмиряются? Попробуем их политически подкупить. Пошлем к рабочим Зубатова, к студентам — Ванновского, к земцам — Плеве. «Привлечем» земских вождей в недра министерских канцелярий, если понадобится, оплатим их «совещательный» труд, развратим их гражданскую совесть чинами, усыпим их оппозиционную честь орденами… и вчерашние земские строптивцы превратятся в прихвостней «подлежащих» ведомств. В итоге — животворное единение власти с "творческими силами страны".

Разумеется, этот проект не что иное, как попытка г. Плеве обокрасть общество. Но попытка с негодными средствами. Ибо от того, что ничтожная доля земщины уйдет (если уйдет) в опричину, — не исчезнет бездонная пропасть между русским самодержавием и русским народом.

"Искра" N 34, 15 февраля 1903 г.

Русский интеллигент скоро захлебнется в волнах идеализма. С 1 марта в Петербурге начнет выходить ежедневная газета "Заря", очевидно, в противовес штуттгартской «Заре». Редактировать ее будет Ярмонкин, автор "Писем идеалиста". Цель газеты, по словам объявления, — "проводить в сознание образованного общества идеи правды и добра". Благородная цель попала в надежные руки.

Не слагает идеалистического оружия и автор "Письма к ближним", г. Меньшиков, состоящий на содержании у г. Суворина, который, в свою очередь, состоит на содержании у министерства финансов, а, впрочем, и у других лиц и ведомств…

Г. Минский, г. Мережковский, г. Розанов, г. Перцов — ведь это все идеалисты, все божьи работнички по части проведения, куда следует, идей правды и добра.

Через христианскую теософию Булгакова эта плеяда связывается с созвездием "Проблем идеализма"… Их двенадцать, этих звезд более или менее первой величины.

Идеализм критико-философский, идеализм христианский, идеализм нововременский… Который из них достолюбезнее?

Мы готовы, впрочем, думать, что это не разные типы, а лишь разные степени. Бедный г. Бердяев быстро, точно кот в сапогах, шагает в сторону г.г. Волынских, Минских и Мережковских[9]. Различные этапы "ищущего духа" мелькают перед взорами читателя, точно в панораме. Кто знает, что будет завтра?

Приятно после этой скачки отдохнуть душой на вполне законченном идеализме г. Сигмы и его коллеги г. Меньшикова. Здесь нет места ни опасениям, ни надеждам. Все ясно.

Узколобые материалисты, — жалуется г. Сигма, — утверждают, что "человек есть химическое соединение, вскисшее на особых дрожжах жизни, и все это говорится для того, чтобы сказать, что бога нет, что нет ничего выше человека и что обязательно только то, чего желает человек. А если человек — бог, то ему некому молиться, не перед кем каяться, не из-за чего страдать. На место закона ставится человеческая воля, на место мирового разума — рассудок человеческий, вместо космоса — анархия, вместо лада — разброд". С глубоким раздумием останавливается г. Сигма перед двумя "лестницами мысли": "или точные науки, развитие мышления, обоготворение человеческого ума, анархия; или гармоническое развитие духа, свобода совести, общинность, гармония жизни" (патриархальное грабительство?).

Вспомнив, очевидно, о призыве г. Булгакова от Маркса назад к Николе Чудотворцу (от "ограниченной западной науки" — к "христианской теософии"), г. Сигма справедливо замечает: "В самом деле, что такое современные попытки спиритуалистов, как не примирение точных наук с умозрительными выводами церковного знания. Возьмите, — продолжает благочестивый построчный идеалист, — увещания Антония Великого, пустынника IV века, старавшегося обожить, сделать богоподобными[10] египетских рыбаков и ребят… Способ уразуметь бога, учил пустынножитель, есть благость. Дело благого человека не продавать свободное произволение, внимая приятию богатства, если бы и вельми много было ему даваемо ("ни за какие блага мира, ниже за власть и успех в жизни", — вторит г. Бердяев). Ибо сну подобны суть житейские вещи и богатство есть только безвестная и маловременная мечта".