— Правильно!

— Стало быть, ежели вы поворачиваетесь спиною к оздоровлению власти, то тем самым вы объявляете себя сторонником стихийного напора народных масс.

— Да что вы, Петр Бернгардович, помилосердствуйте, да разве вы меня не знаете? Да на таких ли я правилах основан? Слава тебе, господи, который раз уж экстерничаю, достаточно я таланты свои обнаружил… За оздоровление я, Петр Бернгардович, целиком за оздоровление. Здоровое правительство, от которого исходит добрый конституционный дух; здоровые администраторы, от избытка благожелательности вышивающие по тюлю; здоровые околоточные, которые живут и жить дают другим, — да ведь это и есть мой остров Утопия, предмет моих вечных сновидений…

— Стало быть, вы признаете, — перебивает г. Струве, — что "проблема власти никогда не стояла так болезненно перед русским общественным сознанием, как в настоящее время"?

— Признаю!

— Что "никогда страна так сильно не нуждалась в том, что можно назвать здоровой властью"?

— Верно!

— Что "никогда действительное положение вещей не было столь далеко от осуществления идеала такой здоровой или нормальной власти"?

— Точка в точку! Правильно!

— Вы против "стихийного напора"?

— Против! Всеконечно!

— Стало быть, за оздоровление власти?

— За оздоровление! Кто сам себе враг?!

Струве умолкает. Умолкает и обыватель. Пауза раздумья.

— Ну-с, а средства какие ваши будут? — не без ядовитости начинает обыватель. — Открыли какую-либо специю? Вы хоть первый шаг извольте указать!

— "Первый шаг к оздоровлению власти должен заключаться в отрешении ее от настроения политической борьбы".

— Так…

— "По существу известного рода правовая нейтральность, исключающая политическую «направленность», должна быть признаком всякой нормально функционирующей, здоровой власти".

— Так. Только и всего-с?

— "Всякая здоровая и сильная власть возвышается настолько над своими «внутренними» врагами, чтобы их даже не видеть. Она именно этим сильна и здорова".

— Так-с.

— "Наоборот, слабая и нездоровая, реакционная власть не только всюду ищет своих врагов, она их выдумывает, их создает".

— Так-с.

— "Чем могут быть вызваны к жизни дремлющие в стране подлинные творческие и консервативные в то же время силы? Только здоровой либеральной властью, способной на систематическое самоограничение и тем самым — сильной".

Но тут уж обыватель — на что прост, терпелив и почтителен! — окончательно не выдерживает консервативно-либеральной канители. В припадке раздражения он произносит — к собственному своему удивлению — совершенно членораздельную речь следующего приблизительно содержания.

— Вы мне пространно доказывали, что власть у нас больная, что она отравлена "ядом политического озлобления". Это я и сам знаю. Вы мне рисовали преимущества здоровой, либеральной конституционно-мудрой власти. Я по ней сам тоскую. Вы меня пугали "стихийным напором масс, вдохновляемых крайними элементами". Меня пугать не надо, я и так достаточно напуган. А вот вы мне укажите путь выхода. "Первый шаг к оздоровлению власти — говорите вы — должен заключаться в отрешении ее от настроения политической борьбы". А так как, по-вашему же, настроение политической борьбы есть главная болезнь бюрократии, то выходит, что первый шаг к оздоровлению власти должен состоять в отрешении ее от главной болезни. Это — политическая медицина мольеровского врача. Чтоб стать здоровым, нужно выздороветь, а чтоб выздороветь, нужно «отрешиться» от болезни. Умеренные элементы, — говорите вы, — должны в полном объеме поставить эту задачу и перед собой, и перед властью. Да разве мы не ставили? Только и делали, что ставили! Укоряли, умоляли, рисовали благие образцы, предлагали сотрудничество, пугали напором масс. Кажись, всю клавиатуру средств морального воздействия испробовали, — и что же? "Никогда — это вы сами говорите — действительное положение вещей не было столь далеко от осуществления идеала здоровой или нормальной власти". Ведь так? Значит, старые средства были несостоятельны. У вас есть какие-нибудь новые в запасе? Тогда потрудитесь предъявить их. Да вы не бормочите про себя, а ясно отвечайте: есть или нет? Здесь вам не религиозно-философское общество, где вы недавно пытались, да и то неудачно, юркнуть в подворотню и там переждать. Раз вы изволили вскарабкаться на политическую трибуну, то потрудитесь же предъявить вашу программу действий. А ежели у вас никакой программы действий не имеется, а имеется только одна трусость мысли, и притом трусость блудливая, то извольте лучше молчать. Ибо, знаете, и от публицистики, гниющей с головы, исходит скверный дух, заражающий общественную атмосферу!

Что этот монолог умеренного обывателя нами не выдуман, а списан с живой, хотя и не очень привлекательной натуры, тому лучшее доказательство можно найти в статье г. Изгоева, которая непосредственно предшествует статье г. Струве в той же книжке журнала. Типичнейший провинциальный обыватель-резонер по натуре, г. Изгоев в путанной и противоречивой статье об октябристах начисто отрекается от себя самого и от своего идейного патрона — Струве, не дожидаясь, пока в третий раз пропоет петух.

Лучшие надежды лучших октябристов г. Изгоев изображает так: "Предполагалось, что лучшие представители поместного дворянства, руководимые разночинцами — общественными деятелями типа Гучкова, в союзе с исторической властью, осуществят преобразование России в конституционную монархию". Другими словами: предполагалось, что умеренные элементы «оздоровят» власть. Но этого не вышло. "Теперь нетрудно разглядеть иллюзорность этого плана, хотя еще, — кивает г. Изгоев на Петра, — и ныне есть честные и неглупые люди, верящие в возможность — при некоторых условиях — этого пути". Великолепна эта снисходительная характеристика «Петра» (т.-е. г. Петра Струве), как "честного и неглупого" (может быть, даже непьющего?) человека, который, однако, верит в возможность оздоровления власти посредством напряженного самоусовершенствования. Зато рассердившийся обыватель-Изгоев в самоусовершенствование верить не хочет и посему бьет горшки вчерашних иллюзий направо и налево.

"Вся политика влиятельных думских партий, — поучает "честный и неглупый" г. Струве, — должна быть ориентирована в этом направлении", т.-е. в направлении оздоровления власти.

"Через 4 Думу, — дерзит учителю Изгоев, — обновление не совершится. Политика бережения ее никаких за собой разумных оснований не имеет… Если реакция не встречает никакого сопротивления, то нельзя умилостивить ее хорошим поведением".

"Есть ли оздоровление власти совершенная утопия? — спрашивает "честный и неглупый" руководитель "Русской Мысли" и отвечает: "Разрешение этой задачи зависит, конечно, от крепости и сплоченности умеренных (курс. Струве) элементов страны".

А ставший на дыбы обыватель-Изгоев, вчера еще певший хвалу Столыпину, рубит сегодня с плеча: "Неудача "левых октябристов" (а политика Струве ведь это и есть левый октябризм!) не есть их личная неудача. Она знаменует собою крах целой идеи. 1861 год не повторяется. Решение общественной задачи переходит в другие руки: идет демократия".

Что такое демократия г. Изгоева, как и куда она идет, а главное, куда придет, это вопрос особый, и полагаться тут на слово никому не рекомендуется. Но комическая дуэль гг. Изгоева и Струве на страницах одного и того же журнала — не случайность. Значит, немаловажные произошли перемены в общественном сознании, если даже г. Изгоеву стало не по себе в атмосфере тех углубленных общих мест и консервативно-либеральных пустопорожностей, которыми Струве и его ученики заполнили сборник "Вехи" и заполняли в течение этих лет "Русскую Мысль".

— И ты, Санхо, покидаешь меня!.. мог бы воскликнуть г. Струве, если бы в нем самом оставалась хоть капля дон-кихотовой веры. Но у него не хватает энергии даже и на такое восклицание. Он просто печатает г. Изгоева рядом с собою, как если бы тот по-прежнему подбирал словесные крохи с его публицистического стола, а не издевался открыто над ним и над его «верой» в оздоровление власти. А раз уже Санхо-Изгоев издевается над государственно-идеалистическим консерватизмом, значит только и остается, что принять к руководству совет портного Петровича: шинель сия негодна, — нужна новая, — а старую следует просто отдать на портянки.