Прошу вас, товарищи, огласить настоящее письмо в ЦИК, который требовал, чтобы мы предстали пред судебными властями (Переверзева — Зарудного). Главным образом, прошу напечатать это письмо в «Рабочем». Хочу думать, что все честные издания в Петрограде и провинции перепечатают настоящее письмо.

В заключение скажу только следующее. Когда во время изложенного «сеанса» я взглянул на лицо нашего молодого друга, мичмана Ильина-Раскольникова, я не мог не сделать сопоставления: следователь Александров, который «ликвидировал» нас при царизме, предъявляет Раскольникову обвинение в политической продажности. Тут находит свое завершение целая эпоха, целая система. Да будет она проклята!

Л. Троцкий. «Кресты», 1 сентября 1917 г.

"Рабочий Путь" N 2, 18 (5) сентября 1917 г.

V. Агония мелкобуржуазной демократии

1. Перед корниловщиной

Что же дальше?

(Итоги и перспективы)

Вместо предисловия

Со дня наступления на внешнем фронте, с 18 июня, началось отступление революции на фронте внутреннем. Это отступление, руководимое официальной «демократией», приняло после дней 3–5 июля панический характер. Сейчас оно представляет несколько более упорядоченный вид, не приостанавливаясь, однако, ни на один час. Война на наших глазах пожирает революцию. А так как войной командуют генералы, то они же прибирают к рукам действительную власть.

На чем это остановится? Для прогноза нужно себе прежде всего отдать отчет в характере тех сил, которые борются на политической сцене или… без борьбы капитулируют на ней. Такова задача настоящего очерка.

Первые две главы написаны до Московского совещания. Мы их оставляем в неизменном виде. Пытаясь предугадать смысл и последствия московского священнодействия, мы исходили не из заявлений лидеров и декламаций газет (никогда, кажется, лидеры и газеты не лгали, как теперь), а из классовых интересов и политических действий: этот рекомендованный Марксом метод несравненно более надежен.

Даже после того, как Временное Правительство разоружило революционный Петербург и над красным знаменем утвердило казацкую пику, оно не посмело провоцировать петербургских рабочих зрелищем совещания, которое назвали государственным, чтоб не назвать антинародным. "Живые силы" были приглашены в благочестивую и спокойную Москву. Но московский пролетариат встретил незваных гостей стачкой протеста и презрения. Отомщенный пролетариат Петербурга вздохнул в тот день полной грудью.

С позволения московских товарищей-рабочих, посвящаю им эту брошюру.

Л. Т.

Что случилось?

Никто не говорит толком, для чего собирается Московское совещание. Более того: все будущие участники совещания заявляют, искренно или лицемерно, что они не знают, для чего собственно их приглашают в Москву. При этом почти все отзываются о совещании недоверчиво или пренебрежительно. Между тем все едут. Что за причина такая?

Если оставить в стороне пролетариат, который занимает особое место, то участники Московского совещания распадаются на три группы: представительство капиталистических классов, организации мелкобуржуазной демократии и правительство.

Имущие классы полнее всего представлены кадетской партией. За нею стоят помещики, организации торгово-промышленного капитала, финансовые клики, профессорские корпорации. У каждой из этих групп имеются свои особые интересы и политические виды. Но общая опасность со стороны рабочих, крестьянских и солдатских масс сплачивает капиталистические классы в один союз контрреволюции. Не прекращая своих монархических интриг и заговоров, дворянско-бюрократические и штабно-генеральские круги считают, однако, необходимым до поры до времени поддерживать кадет. С своей стороны, буржуазные либералы, подозрительно косясь на монархические клики, очень однако ценят их поддержку против революции. Таким образом, кадетская партия превращается в обобщенное представительство крупной и средней собственности всех категорий. Все притязания имущих, все домогательства эксплуататоров сливаются сейчас в капиталистическом цинизме и империалистическом бесстыдстве Милюкова. Его политика состоит в том, чтоб подстерегать все неудачи революционного режима, все его злоключения и беды и, пользуясь до поры до времени «сотрудничеством» меньшевиков и эсеров, компрометировать их этим сотрудничеством и дожидаться своего часа. А за спиною Милюкова дожидается своего часа Гурко.

Эсеро-меньшевистская лже-демократия опирается на крестьянские массы, мелкий городской люд и на отсталых рабочих; при этом чем дольше, тем больше обнаруживается, что главная сила — в эсерах, а меньшевики — с боку-припеку. Под руководством этих двух партий, Советы, поднятые сперва полустихийным напором масс на огромную высоту, с часу на час теряют свое значение и сходят на нет. Где причина? Маркс отмечал, что маленькие "великие люди" мещанства, когда история дает им щелчок в нос, никогда не ищут причины своих неудач в своей собственной несостоятельности, а непременно открывают чей-нибудь подвох или интригу. Как же было Церетели не ухватиться за «заговор» 3–5 июля для объяснения жалкого провала всей своей политики? Когда Либеры, Гоцы и Войтинские спасли устои порядка от «анархии», которая им, впрочем, не угрожала, эти господа искренно верили, что им, подобно гусям, спасшим Капитолий, полагается награда. И когда они заметили, что неуважение к ним буржуазии выросло прямо пропорционально их усмирительному усердию против пролетариата, они были поражены. Церетели, сам Церетели, великий маг общих мест, оказался выкинут за борт, как слишком революционный балласт. Совершенно ясно: пулеметный полк «сорвал» революцию.

И если Церетели со своей партией оказался в лагере контрразведки, Половцева и юнкеров, помогая им разоружать рабочих в интересах контрреволюции, то виною тому не политическая линия Церетели, а выступление совращенного большевиками пулеметного полка. Такова философия истории политических банкиров мещанства!

На самом деле дни 3–5 июля потому стали поворотным моментом в развитии революции, что они обнаружили полную неспособность руководящих партий мелкобуржуазной демократии взять в свои руки власть. После жалкого крушения коалиционного правительства не было, казалось, другого исхода, кроме взятия всей власти Советами. Меньшевики и эсеры, однако, не решались. Взять власть, рассуждали они, значит рассориться с банкирами и дипломатами, это — авантюризм. И когда, несмотря на грозный смысл событий 3–5 июля, вожди Совета продолжали гоняться за Ефремовым, имущим классам стало окончательно ясно, что советские политики стоят перед ними так, как мелкий лавочник стоит перед банкиром: со шляпою в руке. Это именно и придало духу контрреволюции.

Весь предшествующий период революции стоит под знаком так называемого двоевластия. Эта характеристика, исходящая от либералов, в сущности, очень поверхностна. Дело не в том только, что рядом с правительством стоял Совет, который выполнял целый ряд правительственных функций: Даны и Церетели всегда ведь готовы сделать все, что от них зависит, чтобы «безболезненно» ликвидировать раздвоение власти, передав ее целиком правительству. Но суть в том, что за Советом и за правительством стояли два разных режима, опиравшихся на разные классы.

За Советом стояли рабочие организации, вытеснившие на каждом заводе самодержавие капиталиста и устанавливавшие в предприятии республиканский режим, который однако не совместим с капиталистической анархией и требует неотвратимо общегосударственного контроля над производством. В отстаивании прав собственности капиталисты искали опоры наверху, в правительстве, толкали его со все возрастающей энергией против Советов и заставляли его убеждаться, что ему не хватает самостоятельного аппарата, т.-е. орудия репрессий над рабочими массами. Отсюда вопли против «двоевластия».