Обвинение Каменева в призыве к вооруженному восстанию в корне противоречит всему его поведению в критические дни 3–5 июля, как и всей вообще его позиции.
С Ганецким (Фюрстенберг) я встречался несколько раз в разные периоды своей заграничной жизни на съездах или совещаниях. Никаких отношений с ним, ни личных, ни политических, у меня никогда не было. В переписке с ним никогда не состоял. Об его торговых операциях и связях с Парвусом узнал впервые из разоблачений печати; насколько достоверны эти разоблачения, не знаю.
О г-же Суменсон никогда не слыхал до того, как ее имя было впервые названо в русской печати. Решительно никаких ни прямых, ни косвенных, ни политических, ни деловых, ни личных связей за все время войны не имел ни с Суменсон, ни с Ганецким, ни с Парвусом, ни с Козловским. Этого последнего я несколько раз видел на заседаниях Петроградского Исполнительного Комитета. При мне г. Козловский никогда не выступал. Об его прошлом я не имею никаких сведений.
Обвинение меня в сношениях с германским правительством или его агентами, в получении от них денег и в деятельности за счет Германии и в ее интересах считаю чудовищным, противоречащим всему моему прошлому и всей моей позиции. Равным образом считаю совершенно невероятными какие бы то ни было преступления подобного рода со стороны Ленина, Зиновьева, Каменева, Коллонтай, которых знаю, как старых, испытанных и бескорыстных революционеров, не способных торговать совестью из корыстных побуждений, а тем более совершать преступления в интересах немецкого деспотизма. Выражая свое несокрушимое убеждение в том, что дальнейший ход следствия разрушит бесследно конструкцию обвинения, считаю необходимым указать в то же время на то, что сообщение прокурорской властью печати непроверенных и по существу совершенно противоречащих действительности сообщений никоим образом не может вытекать из потребности объективного расследования, а является отравленным орудием политической борьбы. Все протесты против неявки Ленина и Зиновьева теряют свою силу перед лицом той травли, какая ведется против этих лиц со ссылками на прокурорскую власть.
Из всего изложенного выше вытекает, что по существу предъявленных мне обвинений я виновным себя не признаю".
"Предварительное следствие о вооруженном выступлении 3–5 июля 1917 г. в Петрограде против государственной власти". Стр. 144.
Письмо Временному Правительству
Граждане министры!
22 июля в газетах появилось сообщение г. прокурора Петроградской судебной палаты по поводу событий 3–5 июля.
Это сообщение представляет собою документ неслыханный даже в крайне отягощенной истории русского суда и является в этом смысле достойным дополнением того сообщения, которое исходило от г.г. Переверзева и Бессарабова и сразу поставило самих сообщителей за бортом юстиции.
Я не стану здесь подвергать логической критике документа, который каждой своей строкой свидетельствует, что он рассчитан не на логическую критику, а на ее угашение, точнее — на запуганную обывательскую психологию, и имеет своей задачей воздействовать на эту последнюю в определенных политических целях. Я считаю, однако, необходимым на примере обвинения, направленного лично против меня, показать, до каких пределов небрежности и произвола доходит прокурорская власть в своих конструкциях для получения нужного ей вывода.
24 июля, следователь г. Александров предъявил мне то же обвинение, что и Ленину, Зиновьеву, Коллонтай и др., т.-е. обвинение в том, что я вошел в соглашение с агентами Германии и Австрии с целью дезорганизации русской армии, получал от названных государств денежные средства и пр. При этом, как я имел полную возможность убедиться из продолжительного допроса, г. Александров, считая «доказанным», что Ленин является агентом Германии, мою виновность выводил уже из того, что я 1) приехал вместе с Лениным из Германии; 2) состоял членом Ц. К. большевиков; 3) состоял одним из руководителей военной организации при Ц. К. Разумеется, если бы все это было верно, то из этого еще никак не вытекала бы моя связь с германским правительством, по отношению к которому Ленин и его друзья являются на самом деле более непримиримыми врагами, чем их обвинители. Но дело не в этом. Если бы г. прокурор и следователь, прежде чем арестовать меня и подвергать допросам, потрудились навести самые простые справки, они могли бы узнать, что я приехал на месяц позже Ленина, — не через Германию, а из Америки через Скандинавию, и никогда не входил в Ц. К. и не имел никакого отношения к его военной организации. Стало быть даже те внешние организационные рамки, на которые опирается фантастическое в своей чудовищности обвинение, совершенно неприменимы ко мне.
Что судебные деятели, еще пять месяцев тому назад защищавшие "существующий строй" г.г. Романовых, Штюрмеров и Сухомлиновых, считают возможным, не дожидаясь конца расследования, оповещать мир о том, что революционеры, в течение десятилетий боровшиеся против Романовых, Штюрмеров и Сухомлиновых, продались внезапно Гогенцоллернам, — это, пожалуй, в порядке вещей. Можно, однако, сомневаться, в порядке ли вещей то обстоятельство, что именно означенным деятелям вверено дело юстиции при новом режиме, который хочет быть республиканским и демократическим. Но уж во всяком случае ни с каким порядком вещей несовместимо то положение, когда тягчайшее обвинение, какое можно себе представить, до всякой проверки, швыряется прокуратурой в массы по каналам беснующейся реакционной прессы.
Граждане министры! Наши политические противники обвиняют нас, интернационалистов, в том, что наши лозунги, преломляясь в сознании темной массы, ведут к явлениям анархии. Допустим, что это так. Но вот ваши судебные деятели, блюстители законности, бросают в наиболее темные массы наиболее тяжкие обвинения в наиболее запутанной и темной форме — против руководителей большой политической партии. «Сообщение» г. Переверзева, как вы знаете, уже вызвало не только избиения, но и убийства отдельных большевиков. Новое сообщение г. прокурора идет по тому же самому пути.
Я не уверен, имеются ли в распоряжении генерал-прокурора статьи уголовного уложения, предусматривающие эти деяния. Но я твердо знаю, что не было в истории цивилизованных стран процесса, более чудовищного по замыслу обвинения и более преступного по методам использования заведомо ложного обвинения в интересах самой разнузданной травли против целой политической партии.
Л. Троцкий.
Одиночная тюрьма ("Кресты"), 25 июля 1917 г.
"Новая Жизнь" N 88, 30 июля 1917 г.
Гражданин министр!
В дополнение к моему письму на имя Временного Правительства в целом, считаю необходимым обратить ваше, как генерал-прокурора, специальное внимание на ту неслыханную работу, которую сейчас развивает г. прокурор Петроградской судебной палаты.
Я утверждаю в полном сознании всей ответственности, какая вытекает из моих утверждений:
1. У г. прокурора нет и не может быть и тени доказательства моих связей, прямых или косвенных, с германским империализмом. Наоборот, если г. прокурор наводил обо мне хотя бы самые поверхностные справки, то он не может не знать, что я вел все время непримиримую борьбу с германским империализмом, как и со всяким другим.
2. Не располагая никакими доказательствами, г. прокурор всячески рекламирует свое чудовищное обвинение в прессе, заставляя население думать, что у него действительно имеются против меня какие-то уличающие данные. Этим г. прокурор явно и очевидно преследует политические цели.