События как бы сговорились, чтобы форсировать передвижение имущих классов в лагерь порядка. Еще в середине ноября самопроизвольно и неожиданно вспыхнула почтово-телеграфная забастовка. Она была ответом пробудившихся илотов почтового ведомства на циркуляр Дурново, воспрещавший чиновникам образование союзов. Графу Витте был со стороны почтово-телеграфного союза предъявлен ультиматум: отменить циркуляр Дурново и принять обратно чиновников, уволенных за принадлежность к организации. 15 ноября почтово-телеграфный съезд, собравшийся в числе 73 делегатов в Москве, единодушно постановляет разослать по всем линиям телеграмму: "Ответа от Витте не получено. Бастуйте". Напряжение было так велико, что в Сибири забастовка началась еще до истечения указанного в ультиматуме срока. На другой день стачка при аплодисментах широких групп прогрессивного чиновничества охватила всю Россию. Витте глубокомысленно разъяснял различным депутациям, что правительство "не ожидало" такого оборота событий. Либералы встревожились по поводу того вреда, который наносит «культуре» прекращение почтовых сношений, и, нахмурив лбы, занялись изысканиями относительно "пределов свободы коалиций в Германии и Франции"… Петербургский Совет Рабочих Депутатов не колебался ни минуты. И если почтово-телеграфная забастовка возникла отнюдь не по его инициативе, то в Петербурге она была проведена при его деятельной поддержке. Из кассы Совета было выдано забастовщикам 2.000 рублей. Исполнительный Комитет посылал на их собрания своих ораторов, печатал их воззвания и организовывал патрули против штрейкбрехеров. Трудно учесть, как отразилась эта тактика на «культуре»; но несомненно, что она привлекла горячие симпатии обездоленного чиновничества к пролетариату. Уже в начале забастовки почтово-телеграфный съезд отрядил в Совет пять делегатов…

Приостановка почтовых сношений во всяком случае наносила жестокий урон если не культуре, то торговле. Купечество и биржа метались между стачечным комитетом и министерством, то упрашивая чиновников прекратить стачку, то требуя репрессивных мер против забастовщиков. Под влиянием все новых и новых ударов по карману, реакция в капиталистических классах крепла с каждым днем. Вместе с тем возрастала с каждым часом реакционная наглость заговорщиков Царского Села. Если что еще сдерживало до поры до времени натиск реакции, так это лишь страх пред неизбежным ответом революции. Это с превосходной наглядностью показал инцидент, разыгравшийся в связи с приговором, вынесенным нескольким железнодорожным служащим военным судом в среднеазиатской крепости Кушка. Факт настолько замечателен сам по себе, что мы здесь о нем расскажем в нескольких словах.

23 ноября, в самый разгар почтово-телеграфной забастовки, комитет петербургского железнодорожного узла получил из Кушки телеграфное сообщение о том, что комендант крепости инженер Соколов и несколько других служащих преданы за революционную агитацию военно-полевому суду, который приговорил их к смертной казни, при чем приговор должен быть приведен в исполнение 23 ноября в 12 часов ночи. Бастующая телеграфная проволока в несколько часов связала между собою все железнодорожные узлы. Железнодорожная армия требовала предъявления правительству срочного ультиматума. И ультиматум был предъявлен. По соглашению с Исполнительным Комитетом Совета Депутатов железнодорожный съезд заявил министерству: если к 8 часам вечера не будет отменен смертный приговор, все железные дороги прекратят движение.

В памяти автора ярко стоит то знаменательное заседание Исполнительного Комитета, на котором, в ожидании правительственного ответа, вырабатывался план действий. Все напряженно следили за стрелкой часов. Один за другим приходили представители разных железнодорожных линий, сообщая о телеграфном присоединении к ультиматуму новых и новых дорог. Было ясно, что, если правительство не уступит, развернется отчаянная борьба… И что же? В пять минут девятого — только триста секунд отважилось оттянуть для спасения своего престижа царское правительство — министр путей сообщения экстренной телеграммой уведомил железнодорожный комитет, что исполнение приговора приостановлено. На другой день министерство само распубликовало о своей капитуляции в правительственном сообщении. К нему-де поступила "просьба (!) отменить приговор с выражением намерения (!) в противном случае объявить забастовку". От местных военных властей правительство никаких сообщений не получало, что, "вероятно, объясняется забастовкой правительственного телеграфа". Во всяком случае, "тотчас по получении телеграфных заявлений" военный министр послал распоряжение "приостановить исполнение приговора, если таковой действительно состоялся, до выяснения обстоятельств дела". Официальное сообщение умалчивает лишь о том, что свое распоряжение военному министру пришлось пересылать через посредство Железнодорожного Союза, ибо самому правительству бастующий телеграф был недоступен.

Эта красивая победа была, однако, последней победой революции. Дальше она видела только поражения. Ее организации подверглись сперва аванпостному обстрелу. Стало очевидно, что на них готовится беспощадная атака. Еще 14 ноября арестовали в Москве, на основании положения об усиленной охране, бюро Крестьянского Союза. И около того же времени в Царском Селе был решен арест председателя Петербургского Совета Рабочих Депутатов. Однако администрация медлила с выполнением своего постановления. Она еще не чувствовала полной уверенности, нащупывала почву и колебалась. Противником царско-сельского заговора оказался министр юстиции. Он доказывал, что Совет Депутатов не может быть отнесен к числу тайных сообществ, так как он действовал вполне открыто, анонсировал свои заседания, печатал в газетах свои отчеты и даже вступал в сношения с административными лицами. "То обстоятельство, — так передавала точку зрения министра юстиции осведомленная пресса, — что ни правительство, ни администрация не предпринимали никаких мер к пресечению деятельности, направленной к ниспровержению существующего строя, что последняя даже часто командировала к месту заседаний Совета патрули для охранения порядка, что даже петербургский градоначальник принимал председателя Совета Хрусталева, зная, кто он и в качестве кого он является, — все это дает полное основание всем участникам Совета Рабочих Депутатов считать свою деятельность отнюдь не противоречащей тому курсу, который господствует в правительственных сферах, и, стало быть, не преступной".

Но, в конце концов, министр юстиции нашел средство преодолеть свои юридические сомнения, — и 26 ноября Хрусталев был арестован в помещении Исполнительного Комитета.

Два слова о значении этого ареста. На втором заседании Совета, 14 октября, председателем был избран, по предложению представителя социал-демократической организации, молодой адвокат Георгий Носарь, приобревший вскоре большую популярность под именем Хрусталева. Он оставался председателем до дня своего ареста, 26 ноября, и в его руках сосредоточивались все организационные нити практической деятельности Совета. Радикально-уличная пресса, с одной стороны, и реакционно-полицейская, с другой, в течение нескольких недель создали вокруг этой фигуры историческую легенду. Как в свое время 9 января казалось им плодом проникновенного замысла и демагогического гения Георгия Гапона, так Совет Рабочих Депутатов представлялся им гибким орудием в титанических руках Георгия Носаря. Ошибка во втором случае была еще грубее и абсурднее, чем в первом. Хотя работа, развитая Хрусталевым в качестве председателя, неизмеримо богаче и содержательнее, чем авантюристская деятельность Гапона, личное влияние председателя Совета на ход и исход событий несравненно меньше того влияния, которое получил взбунтовавшийся поп из департамента полиции. В этом не вина Хрусталева, а заслуга революции. С января по октябрь она заставила пролетариат пройти большую политическую школу. Формула герой и толпа уже не имела применения в революционной практике рабочих масс. Личность вождя растворилась в организации; с другой стороны, объединенная масса сама стала политической личностью.