Лев Давидович Троцкий

Сталин

Том 1

Некоторые исторические параллели

Работа над биографией Сталина окончательно решила судьбу Льва Давидовича Троцкого. Как в случае с Салманом Рушди, литературный труд послужил основанием для вердикта о смертной казни. Да и характер этих актов един. И тот и другой, пользуясь терминологией министра иностранных дел Исламской Республики Иран Али Акбара Велаяти, носил не политический, а религиозный характер: ни отменить, ни изменить их не мог никто.

Вынося свой приговор, покойный имам Хомейни защищал принципы ислама. Сталин тоже защищал не только себя. Пережить личные нападки, пусть со скрежетом зубовным, он мог и тогда, когда они имели для него хоть какое-то значение, а позже и их научился использовать во благо и для укрепления собственного авторитета. Рукопись Троцкого была опасна не пикантными биографическими подробностями. Она покушалась на сами устои, на которых стоял Сталин и зиждилось то, что впоследствии назвали сталинщиной: его понимание диктатуры пролетариата, задач партии, ее классовых позиций, роли государства, аппарата, номенклатуры, соотношения системы и человека. Отдавая приказ об уничтожении автора, Сталин не только стремился воспрепятствовать завершению данного труда, но прежде всего отстаивал свои принципы, поступаться которыми не собирался.

Что же заставило Сталина именно так, а не иначе оценить работу Троцкого?

К рассказу о личности самого Сталина тот подошел весьма скрупулезно. Непредубежденный читатель и сейчас непременно отметит для себя два обстоятельства: книга документирована, к тому же автор добросовестно старается оценить и источники, которыми пользуется. Этим она выгодно отличается от большинства книг о Сталине, в таком изобилии вышедших в Союзе за последние два года истекших 80-х. Тем более что именно работа Троцкого послужила отправной базой для большинства авторов. Между тем ссылок на нее почти ни у кого нет, равно как нет и сколько-нибудь объективного ее анализа и оценок.

Но, вопреки распространенным заблуждениям, Сталин не выглядит у Троцкого параноидальным злодеем. Он акцентирует внимание на формировании личности юного Сталина (широко используя мемуары друзей), показывает, что привлекло нелюдимого семинариста в лагерь революционеров, пытается понять и раскрыть побудительные мотивы тех или иных поступков и решений героя своей книги.

Троцкий отбрасывает версию и о том, что Сталин был агентом царской охранки. Точнее, он фиксирует существование этой версии, но относится к ней с недоверием, а главное, с пониманием того, что это ничего нового ни в нравственную, ни в общую характеристику Сталина не вносит, кроме примитивного упрощения всей картины, да и проблемы в целом.

Лишь в аранжировке двух тем автор последовательно постоянен — это отношение Сталина к партии и партаппарату и к собственной, Троцкого концепции «российского термидора».

Автор приводит малоизвестный, но весьма знаменательный факт о том, как молодой революционер на заре формирования партии уверял рабочих в необходимости избрания членами партийных комитетов профессиональных революционеров, способных, дескать, лучше защищать их интересы, чем это сумеют сделать они сами. Эту ставку Сталина на так называемых комитетчиков отмечал не только Троцкий. Об этом же писали, независимо от него, к примеру, Н. К. Крупская и соратники Кобы по работе в Закавказье.

Сталин первый заявил о том, что не даст аппарат в обиду (страдать последний мог лишь от его гнева). Первым объявил о своеобразном делении членов партии на генералов, офицеров, унтер-офицеров и рядовых. Он же сравнил партию с орденом меченосцев, объявив ее боевым отрядом, предназначение которого в первую очередь — давать отпор всякого рода проискам, а затем-руководить и направлять.

К этой теме вплотную примыкает и наблюдение о весьма характерном для Сталина, да и не только для него одного, противопоставлении лидеров российской социал-демократии в эмиграции костяку руководства, действовавшему на местах, и настойчивом разведении теоретиков, занимавшихся словопрениями, и практиков, которым приходилось решать конкретные вопросы.

Относительно «интеллигентских шатаний» теоретиков первый раз Сталин открыто заявил после V съезда РСДРП. Кстати, тогда же он первым назвал Троцкого «красивой ненужностью». И впоследствии не раз обращался к этой проблеме.

Что же касается второй темы — «российского термидора», то именно в данной работе Троцкий завершал оформление концепции, призванной, по его мнению, объяснить природу сталинизма.

Со словом «термидор»[1] связан целый пласт российской и мировой политической мысли, давние страхи по поводу прихода «брюмера», то есть установления «чистой» буржуазной диктатуры, на полпути к которой лежит полустанок — Термидор» — уничтожение революционного режима его вчерашними сторонниками и под прикрытием революционных лозунгов. И сегодня, по мнению некоторых наших политиков — от представителей старой партийной бюрократии до реакционных элементов популизма, — совершается откат к капитализму.

Когда на сцену политической борьбы выходят исторические аналогии, а на политических оппонентов напяливают старые маски и с ними, этими масками, начинают вести крикливую и ожесточенную политическую борьбу, — не отражение ли это некоего мировоззренческого вакуума? И в наше время, прибегая к паллиативу исторических аналогий, люди пугают себя призраками прошлого, которые, рождая разочарования и сомнения, сковывают поиски, заставляют мысль биться в рамках, очерченных прошлым опытом. И в первых поверхностных аналогиях (нэп — перестройка) кое-кто, кажется, уже видит повторение пройденного: нэп — это начало «термидора», «буржуазного перерождения».

Но с подобными аналогиями мы уже встречались.

На протяжении 20-30-х годов, как справедливо заметила Т. С. Кондратьева (Институт восточных языков и цивилизации, Париж), «пример Французской революции то мешал понять, то загонял в глубь сознания наиважнейшие проблемы». По ее мнению, и советская концепция истории — результат в значительной степени борьбы с «фантомом термидора». Искусственная «выпрямленность» этой концепции действительно сохранила подсознательный страх сталинского руководства перед зигзагами и изгибами французской истории, ее откатами и поражениями. Ничего этого у нас нет, не было и не будет, — как бы заговаривала беспокойных духов прошлого сталинская верхушка. Наша революция никогда не откатывалась и не откатится назад, потому что мы вооружены самой передовой теорией, выражаем интересы передового класса-пролетариата и последовательно ведем страну к коммунизму.

Среди участников внутрипартийных дискуссий 20-х годов Л. Троцкий был одним из тех немногих, кто попытался из аналогий с Французской революцией создать концепцию, и, признавая всю условность таких аналогий, попробовал заложить их в методологию тактических прогнозов. На этом пути его, как, впрочем, и многих других, ждала неудача. Сталинизм в его зрелых формах оказался явлением, возникновение которого не сумел предсказать никто. Возможно, это случилось потому, что великие спорщики 20-х годов как раз и вели свой анализ по принципу: «туда» или «не туда» идет Россия? Причем оппоненты присваивали себе монопольное право на знание того, где именно находится это «туда».

Угроза «русского термидора», то есть отката революции назад, начала беспокоить большевиков в конце 1920-начале 1921 года. Во всяком случае, по утверждению Троцкого, не только после перехода к нэпу, когда эта тема на определенное время становится дежурной в партийных кулуарах, но и до его введения Ленин вел разговоры о возможности «термидора» с вождями большевизма, в том числе и с ним. Крестьянская контрреволюция и кронштадтская форма «термидора» весны 1921 года-за Советы без коммунистов-показала, что опасения были небеспочвенны. Кронштадтцы, как говорил впоследствии Троцкий, «под лозунгом Советов и во имя Советов спускались к буржуазному режиму». Над большевиками нависал топор термидорианской гильотины.