Условия возникновения диктатуры пролетариата и условия построения социалистического общества не тождественны, не однородны, в известных отношениях даже антагонистичны. То обстоятельство, что русский пролетариат первым пришел к власти, вовсе еще не значит, что он первым придет к социализму. Противоречивая неравномерность развития, приведшая к октябрьскому перевороту, не исчезла с его завершением: она оказалась заложена в самый фундамент первого рабочего государства.

"Чем более отсталой является страна, которой пришлось, в силу зигзагов истории, начать социалистическую революцию, — говорил Ленин в марте 1918 года, — тем труднее для нее переход от старых капиталистических отношений к социалистическим". Эта идея проходит через речи и статьи Ленина из года в год. "Нам революцию легко начать и труднее продолжать… — говорит он в мае того же года, — на Западе — революцию труднее начать, но будет легче продолжать". В декабре Ленин развивает ту же мысль пред крестьянской аудиторией, которой труднее всего перенестись за национальные границы: "там (на Западе) переход к социалистическому хозяйству… пойдет быстрее и будет совершаться легче, чем у нас… В союзе с социалистическим пролетариатом всего мира русское трудящееся крестьянство… поборет все невзгоды". "По сравнению с передовыми странами, — повторяет он в 1919 году, — русским было легче начать великую пролетарскую революцию, но им труднее будет продолжать ее и довести до окончательной победы, в смысле полной организации социалистического общества". "России, — снова настаивает Ленин 27 апреля 1920 года, — было легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести ее до конца России будет труднее, чем европейским странам. Мне еще в начале 1918 года пришлось указывать на это обстоятельство, и двухлетний опыт после того вполне подтвердил правильность такого соображения".

Века истории живут в виде разных уровней культуры. Для преодоления прошлого нужно время, не новые века, но десятилетия. "Едва ли и ближайшее будущее поколение, более развитое, сделает полный переход к социализму", — говорил Ленин на заседании ЦИК 29 апреля 1918 года. Почти через два года, на съезде земледельческих коммун, он намечает еще более отдаленные сроки: "Сейчас вводить социалистический порядок мы не можем, дай бог, чтобы при наших детях, а может быть, и внуках, он был установлен у нас". Русские рабочие раньше других выступили в путь, но позже других придут к цели. Это не пессимизм, а исторический реализм.

"Мы, пролетариат России, впереди любой Англии и любой Германии по нашему политическому строю… — писал Ленин в мае 1918 года, — и вместе с тем позади самого отсталого из западноевропейских государств… по степени подготовки к материально-производственному введению социализма". Та же мысль выражается у него сопоставлением двух государств: "Германия и Россия воплотили в себе в 1918 году всего нагляднее материальное осуществление экономических, производственных, общественно-хозяйственных, с одной стороны, и политических условий социализма, с другой стороны". Элементы будущего общества как бы расщеплены между разными странами. Собрать и соподчинить их друг другу есть задача ряда национальных переворотов, слагающихся в мировую революцию.

Мысль о самодовлеющем характере советского хозяйства Ленин заранее подвергал осмеянию. "Пока наша Советская Россия останется одинокой окраиной всего капиталистического мира, — говорил он в декабре 1920 года на VIII съезде советов, — до тех пор думать о полной нашей экономической независимости… было бы совершенно смешным фантазерством и утопизмом". 27 марта 1922 года, на XI съезде партии, Ленин предостерегал: впереди предстоит "экзамен, который устроит русский и международный рынок, которому мы подчинены, с которым связаны, от которого не оторваться; экзамен этот серьезный, ибо тут могут побить нас экономически и политически".

Мысль о зависимости советского хозяйства от мирового Коминтерн считает ныне «контрреволюционной»: социализм не может зависеть от капитализма! Эпигоны умудрились позабыть, что капитализм, как и социализм, опирается на мировое разделение труда, которое именно в социализме должно достигнуть высшего расцвета. Хозяйственное строительство в изолированном рабочем государстве, как ни важно оно само по себе, будет оставаться урезанным, ограниченным и противоречивым: достигнуть высот нового гармонического общества оно не может.

"Подлинный подъем социалистического хозяйства в России, — писал Троцкий в 1922 году, — станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы". Эти слова вошли в обвинительный акт; между тем они выражали в свое время общую мысль партии. "Дело строительства, — говорил Ленин в 1919 году, — целиком зависит от того, как скоро победит революция в важнейших странах Европы. Только после такой победы мы можем серьезно приняться за дело строительства". Эти слова выражали не неверие в русскую революцию, а веру в близость мировой революции. Но и сейчас, после крупнейших хозяйственных успехов Союза, остается верным, что "подлинный подъем социалистического хозяйства" возможен только на международной основе.

Под тем же углом зрения партия рассматривала и проблему коллективизации сельского хозяйства. Пролетариат не может построить новое общество, не приведя к социализму через ряд переходных ступеней крестьянство, которое составляет значительную, в ряде стран преобладающую часть населения и заведомое большинство — на всем земном шаре. Разрешение этой труднейшей из проблем зависит в последнем счете от количественного и качественного взаимоотношения между промышленностью и сельским хозяйством: крестьянство тем добровольнее и успешнее станет на путь коллективизации, чем щедрее город способен оплодотворить его экономику и культуру.

Существует ли, однако, достаточная для преобразования деревни промышленность? Ленин и эту задачу выводил за национальные границы. "Если взять вопрос в мировом масштабе, — говорил он на IX съезде советов, — такая цветущая, крупная промышленность, которая может снабдить мир всеми продуктами, имеется на земле… Мы кладем это в основу своих расчетов". Соотношение промышленности и сельского хозяйства, несравненно менее благоприятное в России, чем в странах Запада, до сего дня остается основой экономических и политических кризисов, угрожающих в некоторые моменты устойчивости советской системы.

Политика так называемого "военного коммунизма", как ясно из сказанного, вовсе не была рассчитана на построение социалистического общества в национальных границах: только меньшевики, издеваясь над советской властью, приписывали ей такие планы. Для большевиков дальнейшая судьба спартанского режима, навязанного разрухой и гражданской войной, стояла в прямой зависимости от развития революции на Западе. В январе 1919 года, в разгар военного коммунизма, Ленин говорил: "Мы основы своей продовольственной коммунистической политики отстоим и донесем их непоколебимыми до того времени, когда придет пора полной и всемирной победы коммунизма". Вместе со всей партией Ленин ошибся. Продовольственную политику пришлось переменить. Сейчас можно считать установленным, что, если бы даже социалистический переворот в Европе произошел в первые два-три года после Октября, отступление на путь НЭПа было бы все равно неизбежно. Но при ретроспективной оценке первого этапа диктатуры становится особенно ясно, до какой степени методы военного коммунизма и его иллюзии тесно переплетались с перспективой перманентной революции.

Глубокий внутренний кризис на исходе трех лет гражданской войны означал угрозу прямого разрыва между пролетариатом и крестьянством, между партией и пролетариатом. Понадобился радикальный пересмотр методов советской власти."…Мы должны экономически удовлетворить среднее крестьянство и пойти на свободу оборота, — объяснял Ленин, — иначе — сохранить власть пролетариата в России, при замедлении международной революции, нельзя…" Не сопровождался ли, однако, переход на НЭП принципиальным разрывом связей между внутренними проблемами и международными?