Самое возбуждение вопроса о том, кто важнее для переворота: солдаты или рабочие? свидетельствует о таком плачевном теоретическом уровне, на котором почти уже нет места для спора. Октябрьская революция была борьбой пролетариата против буржуазии за власть. Но решал исход борьбы в последнем счете мужик. Эта общая схема, распространяющаяся на всю страну, в Петрограде нашла наиболее законченное выражение. То, что придало здесь перевороту характер короткого удара с минимальным количеством жертв, это сочетание революционного заговора, пролетарского восстания и борьбы крестьянского гарнизона за самосохранение. Руководила переворотом партия; главной движущей силой был пролетариат; вооруженные рабочие отряды являлись кулаком восстания; но решал исход борьбы тяжеловесный крестьянский гарнизон.
Как раз в этом вопросе сопоставление февральского и октябрьского переворотов является особенно незаменимым. Накануне низвержения монархии гарнизон представлял для обеих сторон великое неизвестное. Сами солдаты еще не знали, как они будут реагировать на восстание рабочих. Только всеобщая стачка могла создать необходимую арену для массовых столкновений рабочих с солдатами, для проверки солдат в действии, для перехода солдат на сторону рабочих. В этом и состояло драматическое содержание пяти февральских дней.
Накануне низвержения Временного правительства подавляющее большинство гарнизона стояло открыто на стороне рабочих. Нигде во всей стране правительство не было так изолировано, как в своей резиденции: недаром оно порывалось из нее бежать. Тщетно: враждебная столица не отпускала. Безуспешной попыткой вытолкнуть вон революционные полки правительство окончательно погубило себя.
Объяснять пассивную политику Керенского перед переворотом одними его личными свойствами, значит скользить по поверхности. Керенский был не один. В составе правительства были люди, вроде Пальчинского, не лишенные энергии. Вожди Исполнительного комитета хорошо знали, что победа большевиков означает их политическую смерть. Все они, однако, порознь и вместе, оказались парализованы, пребывали, подобно Керенскому, в каком-то тягостном полусне, когда, несмотря на нависшую над головой опасность, человек оказывается бессилен поднять руку для собственного спасения.
Братание рабочих и солдат не выросло в октябре из открытого уличного столкновения, как в феврале, а предшествовало восстанию. Если большевики не призывали на этот раз ко всеобщей стачке, то не потому, что не имели к тому возможности, а потому, что не встречали надобности. Военно-революционный комитет уже до переворота чувствовал себя хозяином положения: знал каждую часть в гарнизоне, ее настроение, внутренние группировки; получал ежедневно донесения, не показные, а выражавшие то, что есть; мог в любое время в любой полк послать полномочного комиссара, самокатчика с приказом, мог вызвать к себе по телефону комитет части или дать наряд дежурной роте. Военно-революционный комитет занимал по отношению к войскам положение правительственного штаба, а не штаба заговорщиков.
Правда, командные высоты государства продолжали оставаться в руках правительства. Но материальная база была из-под них вырвана. Министерства и штабы возвышались над пустотой. Телефон и телеграф продолжали служить правительству, как и Государственный банк. Но военной силы, чтобы удержать эти учреждения в своих руках, у правительства уже не было. Зимний и Смольный как бы поменялись местами. Военно-революционный комитет ставил призрачное правительство в такое положение, при котором оно не могло ничего предпринять, не сломив гарнизон. Всякая же попытка Керенского ударить по войскам лишь ускоряла развязку.
Однако задача переворота все еще оставалась неразрешенной. Пружина и весь механизм часов были в руках Военно-революционного комитета. Но ему не хватало циферблата и стрелок. А без этих деталей часы не могут выполнять свое назначение. Без телеграфа, без телефона, без банка и штаба Военно-революционный комитет не мог управлять. Он располагал почти всеми реальными предпосылками и элементами власти, но не самой властью.
В феврале рабочие думали не о захвате банка и Зимнего дворца, а о том, чтобы сломить сопротивление армии. Они боролись не за отдельные командные высоты, а за душу солдата. Когда победа на этом поле была одержана, все остальные задачи разрешились сами собой: сдав свои гвардейские батальоны, монархия уже не пыталась защищать ни свои дворцы, ни свои штабы.
В октябре правительство Керенского, утеряв безвозвратно душу солдата, еще цеплялось за командные высоты. В его руках штабы, банки, телефоны составляли лишь фасад власти. Перейдя в руки советов, они должны были обеспечить обладание всей полнотой власти. Таково было положение накануне восстания: оно и определяло образ действий в последние 24 часа.
Демонстраций, уличных боев, баррикад, всего того, что входит в привычное понятие восстания, почти не было: революции незачем было разрешать уже разрешенную задачу. Захват правительственного аппарата можно было выполнить по плану, при помощи сравнительно немногочисленных вооруженных отрядов, направляемых из единого центра. Казармами, крепостью, складами, всеми теми заведениями, где действовали рабочие и солдаты, можно было овладеть их собственными внутренними силами. Но ни Зимнего дворца, ни предпарламента, ни штаба округа, ни министерства, ни юнкерских училищ нельзя было взять изнутри. Это относилось также к телефону, телеграфу, почте, Государственному банку: служащие этих учреждений, мало весомые в общей комбинации сил, господствовали, однако, в своих четырех стенах, которые к тому же усиленно окарауливались. В бюрократические вышки нужно было проникнуть извне. Политическое завладение заменялось здесь насильственным захватом. Но так как предшествовавшее вытеснение правительства из его военных баз сделало почти невозможным его сопротивление, то насильственный захват последних командных высот проходил по общему правилу без столкновений.
Правда, дело не обошлось все же без боев: Зимний дворец пришлось брать штурмом. Но именно тот факт, что сопротивление правительства свелось к защите дворца, ясно определяет место 25 октября в ходе борьбы. Зимний оказался последним редутом режима, политически разбитого в течение восьми месяцев существования и окончательно разоруженного в последние две недели.
Элементы заговора, понимая под этим план и централизованное руководство, занимали в Февральской революции ничтожное место. Это вытекало уже из слабости и разобщенности революционных групп под прессом царизма и войны. Тем большая задача ложилась на массы. Восставшие не были человеческой саранчой. У них был свой политический опыт, свои традиции, свои лозунги, свои безыменные вожди. Но если рассеянные в восстании элементы руководства оказались достаточны для низвержения монархии, то их далеко не хватило на то, чтобы доставить победителям плоды их собственной победы.
Спокойствие на октябрьских улицах, отсутствие толп и боев давали противникам повод говорить о заговоре ничтожного меньшинства, об авантюре кучки большевиков. Эта формула повторялась в ближайшие после восстания дни, месяцы, даже годы несчетное число раз. Очевидно, для того, чтобы исправить репутацию пролетарского переворота. Ярославский пишет о дне 25 октября: "Густые массы петроградского пролетариата по призыву Военно-революционного комитета стали под его знамена и залили улицы Петрограда". Официальный историк забывает объяснить, с какой целью Военно-революционный комитет призвал массы на улицы и что именно они там делали.
Из сочетания могущества и слабости Февральской революции выросла ее официальная идеализация, как общенациональной, в противовес Октябрьскому перевороту, как заговору. В действительности же большевики могли свести в последний момент борьбу за власть к «заговору» не потому, что были маленьким меньшинством, а, наоборот, потому, что имели за собою в рабочих кварталах и казармах подавляющее большинство, сплоченное, организованное, дисциплинированное.