Можно было, в самом деле, серьезно полагаться на сочувствие и поддержку темных масс провинции и фронта? Их большевизм, пренебрежительно писал Суханов, "был не чем иным, как ненавистью к коалиции и тягой к земле и миру". Как будто этого мало! Ненависть к коалиции означала стремление отнять власть у буржуазии. Тяга к земле и миру была грандиозной программой, которую крестьяне и солдаты собирались осуществить под руководством рабочих. Ничтожество демократов, даже самых левых, вытекало из недоверия «образованных» скептиков к темным массам, которые берут явления оптом, не вдаваясь в детали и оттенки. Интеллигентское, фальшиво-аристократическое, брезгливое отношение к народу было чуждо большевизму, враждебно самой его природе. Большевики не были белоручками, кабинетными друзьями народа, педантами. Они не пугались тех отсталых слоев, которые впервые поднимались с самого дна. Большевики брали народ таким, каким его создала предшествующая история и каким он призван был совершить революцию. Свою миссию большевики видели в том, чтобы стать во главе этого народа. Против восстания были «все», кроме большевиков. Но большевики это был народ.

Основной политической силой Октябрьского переворота являлся пролетариат, а в его составе первое место занимали рабочие Петрограда. В авангарде столицы стоял, в свою очередь, Выборгский район. План восстания избрал этот основной пролетарский район как исходную базу для развертывания наступления.

Соглашатели всех оттенков, начиная с Мартова, пытались, уже после переворота, изобразить большевизм как солдатское течение. Европейская социал-демократия с радостью подхватила эту теорию. При этом игнорировались основные исторические факты: что пролетариат первым перешел на сторону большевиков; что петроградские рабочие показывали дорогу рабочим всей страны; что гарнизоны и фронт гораздо дольше оставались опорой соглашателей; что эсеры и меньшевики создавали в советской системе всякого рода привилегии для солдат в ущерб рабочим, боролись против вооружения рабочих и натравливали на них солдат; что только под влиянием рабочих произошел перелом в войсках; что руководство солдатами в решительный момент оказалось в руках рабочих; наконец, что год спустя социал-демократия в Германии, по примеру своих русских единомышленников, опиралась на солдат в борьбе против рабочих.

К осени правые соглашатели уже окончательно потеряли возможность выступать на заводах и в казармах. Но левые пытались еще убедить массы в безумии восстания.

Мартов, который в борьбе с наступавшей в июле контрреволюцией находил тропинку к сознанию масс, теперь снова делал безнадежное дело. "Мы не можем рассчитывать, — признавался он сам 14 октября на заседании ЦИКа, — что большевики нас послушают". Тем не менее долг свой он видел в том, чтобы "предостеречь массы". Однако массы хотели действий, а не нравоучений. Даже в тех случаях, когда они сравнительно терпеливо слушали знакомого предостерегателя, они, по признанию Мстиславского, "думали по-прежнему свое". Суханов рассказывает, как он под дождливым небом убеждал путиловцев, что дело можно поправить без восстания. Его прерывали нетерпеливые голоса. Две-три минуты слушали, потом прерывали снова. "После нескольких попыток я бросил это дело. Ничего не выходило… а дождь моросил на нас все сильней". Под неприветливым небом октября бедные левые демократы, даже в собственном описании, выглядят, как мокрые курицы.

Излюбленным политическим доводом «левых» противников переворота, также и в среде большевиков, стала ссылка на отсутствие в низах боевого порыва. "Настроение трудящихся и солдатских масс, — писали Зиновьев и Каменев 11 октября, — отнюдь не напоминает хотя бы настроения перед 3 июля". Это не было лишено оснований: в петроградском пролетариате была известная угнетенность в результате слишком долгого ожидания. Начиналось разочарование и в большевиках: неужели и эти обманут? 16 октября Рахья, один из боевых петроградских большевиков, финн по происхождению, говорил на совещании ЦК: "по-видимому, уже наш лозунг стал запаздывать, ибо есть сомнение, будем ли мы делать то, к чему зовем". Но усталость от ожидания, выглядевшая, как вялость, длилась только до первого боевого сигнала.

Ближайшей задачей всякого восстания является перетянуть на свою сторону войска. Для этого и служат, главным образом, всеобщая стачка, массовые шествия уличные столкновения, баррикадные бои. Исключительным своеобразием Октябрьского переворота, нигде и никогда не наблюдавшимся в таком законченном виде, является тот факт, что, благодаря счастливому сочетанию обстоятельств, пролетарскому авангарду удалось перетянуть на свою сторону гарнизон столицы еще до начала открытого восстания; не только перетянуть, но и организованно закрепить свое завоевание через Гарнизонное совещание. Нельзя понять механики Октябрьского переворота, не уяснив себе полностью, что важнейшая, труднее всего поддающаяся предварительному учету задача восстания была в основном разрешена в Петрограде уже до начала вооруженной борьбы.

Это не значит, однако, что восстание стало излишним. На стороне рабочих было, правда, подавляющее большинство гарнизона; но меньшинство было против рабочих, против переворота, против большевиков. Это небольшое меньшинство состояло из наиболее квалифицированных элементов армии: офицерства, юнкеров, ударников, может быть и казаков. Политически завоевать эти элементы нельзя было: их надо было победить. Последняя часть задачи переворота, которая и вошла в историю под именем Октябрьского восстания, имела, таким образом, чисто военный характер. Решать должны были на последнем этапе ружья, штыки, пулеметы, может быть и пушки. На этот путь вела партия большевиков.

Каковы были военные силы предстоящего столкновения? Борис Соколов, руководивший военной работой партии эсеров, рассказывает, что в период, предшествовавший перевороту, "в полках все партийные организации, кроме большевистских, распались, и условия отнюдь не благоприятствовали организации новых. Настроение солдат было достаточно определенно большевиствующее, но большевизм их был пассивный, и они были лишены каких-либо тенденций к активным вооруженным выступлениям". Соколов не упускает присовокупить: "Одного-двух полков, вполне преданных и боеспособных, было бы достаточно, чтобы держать в своем повиновении весь гарнизон". Решительно всем, от монархических генералов до «социалистических» интеллигентов, не хватало против пролетарской революции "одного-двух полков". Но верно то, что гарнизон, в подавляющей массе своей глубоко враждебный правительству, не был, однако, боеспособен и на стороне большевиков. Причина лежала во враждебном разрыве между старой военной структурой частей и их новой политической структурой. Хребет боеспособной части составляет командный состав. Он был против большевиков. Политическим хребтом частей являлись большевики. Однако они не только не умели командовать, но в большинстве случаев плохо умели владеть оружием. Солдатская толща была не однородна. Активные, боевые элементы, как всегда, составляли меньшинство. Большинство солдат сочувствовало большевикам, голосовало за них, выбирало их, но и от них же ждало решения. Враждебные большевикам элементы в частях были слишком ничтожны, чтобы осмелиться на какую бы то ни было инициативу. Политическое состояние гарнизона было таким образом исключительно благоприятно для восстания. Но боевой его вес был не высок, это было ясно заранее.

Однако же совершенно скидывать гарнизон с военных счетов никак не приходилось. Тысячи солдат, готовых сражаться на стороне революции, были рассеяны в более пассивной массе и, именно благодаря этому, в большей или меньшей мере тянули ее за собой. Отдельные части, более счастливого состава, сохраняли дисциплину и боеспособность. Попадались крепкие революционные ядра и в расшатанных полках. В 6-м запасном батальоне, с общей численностью около 10 000 человек, из пяти рот неизменно выделялась первая, чуть не с начала революции слывшая большевистской и оказавшаяся на высоте в октябрьские дни. Средние полки гарнизона не существовали, правда, как полки, их механизм управления был расстроен, они не были способны на длительное военное усилие; но это были все же скопища вооруженных людей, из которых большинство уже побывало под огнем. Все части были связаны единством настроения: опрокинуть как можно скорее Керенского, разойтись по домам и заводить новые земельные порядки. Так, вконец расстроенный гарнизон должен был еще раз сомкнуться в октябрьские дни и внушительно потрясти оружием, прежде чем рассыпаться окончательно.