– Что ты им сказала? – спрашивает меня Роберто.

– Что хочу продолжить работу в магазине, а им, видите ли, это пришлось не по вкусу. Мистер Де Мартино даже забрал у меня обручальное кольцо.

– Я же говорил тебе, что они болваны, – пожимает плечами Эксодус.

– Хочешь, мы вернем тебе кольцо? Мы можем его побить, – предлагает Орландо.

– Мальчики, – предупреждает мама.

– Ну, он заставил нашу сестренку плакать.

– Нет, это ваша сестра заставила плакать его, – наливая в бокал вина, говорит папа.

– Они успели поесть? – интересуется Роберто.

– Да, но очень много еды осталось, – приглашает их к столу мама.

Мои братья ведут себя так, словно ничего не случилось, словно я не отдала только что свое бриллиантовое кольцо, ввязавшись в спор с миссис Де Мартино, и тем самым не изменила свою судьбу.

– Как вам кусок в горло лезет? – возмущаюсь я.

– А что нам остается делать, – с набитым булочками ртом говорит Роберто. – Голодать только потому, что Де Мартино идиоты?

Не могу поверить глазам своим. Я будто через окно наблюдаю за чужой семьей с Коммерческой улицы. Если вы выросли в большой семье, то воспринимаете всех своих братьев и сестер так, словно они – часть тебя самого. Представьте себе осьминога: его щупальца двигаются в разные стороны, но все равно они являются частью единого целого. Роберто старший, поэтому он – глава; Анджело, второй по счету, – миротворец; Орландо, средний ребенок, – мечтатель; Эксодус, самый младший, – своенравный, непредсказуемый буян. А следом за ними я – малышка. И неважно, сколько у меня седых волосков, я навсегда останусь их малышкой. Потому что я – девушка, мамина помощница и служанка в собственном доме. Это я в субботу, в свой выходной, отпарила каждую салфетку, которая лежит сейчас на столе. Мои братья работают в лавке, и пока они не женятся, или пока я не выйду замуж, я вынуждена прислуживать им.

Мама берет тарелки с сушилки и протягивает их братьям. Орландо накладывает себе bracciole.

– Невероятно, что ты потратила такое превосходное мясо на этих Де Мартино, – ворчит он. Орландо высокий и худой, хотя ест больше всех. У него интеллигентное треугольной формы лицо, красивые темные глаза, и он очень добрый.

– Де Мартино вернется, – уверяет Роберто.

– Я так не думаю, – тихо говорит папа.

– Ой, пап. Милые бранятся – только тешатся. Со всеми бывает, – подмигивая мне, улыбается Анджело.

– Если он не вернется, я рыдать не стану, – накладывая себе еду, говорит Эксодус. – Мужчины, они как рыба. Хочешь выйти замуж? Идешь туда, где много парней, забрасываешь удочку с какой-нибудь наживкой[12] и начинаешь вытягивать леску. Зачем возвращать Данте Де Мартино. Ты можешь поймать и получше.

– Он выгодная партия, – замечает ему мама.

– Нет-нет, это мы – выгодные в Гринвиче партии, – настаивает Эксодус. – Каждая местная девушка мечтает выйти за одного из нас замуж. И заешь, чем мы так хороши? Скажу тебе. Потому что у нашего папы есть «Гросерия» и этот дом, а еще все мы работаем. Это называется соблазнительный аромат денег. Их привлекает наше богатство. Они видят, как все чудесно обустроила мама, и в их головы закрадывается мысль: «Все это может принадлежать мне».

– Просто ты не доверяешь людям, – говорит ему Анджело.

– Вообще-то он прав. А тебе, – показывает Роберто своей вилкой на меня, – лучше смириться с этим.

– Сестренка, не слушай его. Мы в любовных делах не советчики. Никто до сих пор так и не женился, – вздыхает Анджело.

– Мама, ну почему я должна подчиняться? Ради чего? Оставить тебя, переехать к востоку на пятьдесят кварталов и делать для Клаудии Де Мартино все, что я делаю для тебя, с той лишь разницей, что я еще и вынуждена буду уволиться с работы. Какой в этом смысл?

– Тогда вообще не выходи замуж. Ради семьи мне тоже многим пришлось поступиться. Тебе хорошо известно, сколько у меня забот.

– Твоя жизнь действительно так трудна? – смотрит на маму папа.

– Нелегка, – смущенно отвечает мама.

– Радуйся, Лючия. Тебя освободили от такого тяжкого бремени. От жизни… похожей на нашу! – улыбается Анджело.

– По мне так и хорошо, если Лючия вообще не выйдет замуж. Мне нравится, как она стирает белье, – подмигивает мне Роберто.

Братья смеются.

– Знаете что? Это нисколько не смешно. Попробовали бы сами себе готовить и стирать, вам бы пошло на пользу.

– Ой, ну, это уж слишком. Мы ведь только хотим, чтобы ты была счастлива, Лю.

– Я не ваша собственность. Вы… да вы просто стая обезьян, по крайней мере, ведете себя не лучше. Все вам шуточки, да?

– Мама, кажется, проклятье Катерины все-таки существует, – бормочет Роберто.

– Замолчи! – шикает на него мама.

– О чем это ты говоришь? – спрашиваю его я. Потом смотрю на маму, испепеляющую взглядом Роберто. – Что за проклятье Катерины?

– Роберто. Язык твой – враг твой, – укоряет отец.

– Папа, о чем говорит Роберто?

– Ни о чем. Так, вздор. Забудь. – Мама отодвигает от себя тарелку и откидывается на спинку стула.

Эксодус ставит локти на стол:

– Кто-то проклял нашу сестренку? Это венецианец, как папа, или барезец[13], как мама?

– Только барезцы знают, как управляться с таким оружием, – говорит Орландо.

Снова мои братья смеются. Я смотрю на папу:

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– Я не позволяла ему, – восклицает мама. – Иногда лучше быть в неведении, чтобы собственными мыслями не привлекать беду.

– Лучше уж знать, – возражаю я.

– Нет никакой необходимости. От секретов бывает много пользы. Помнишь мою тетю Николетту? У нее одна нога была короче другой. Какая была польза рассказывать об этом жениху до свадьбы. Это могло стать причиной их размолвки. А так они прожили вместе пятьдесят семь лет.

– Пусть, но я другая, мама. Я хочу знать.

– Какая тебе разница? Проклятье, оно и есть проклятье, – мама делает глоток вина из папиного бокала.

– Это все венецианцы, – начинает папа. – Много лет назад мы с моим братом Энцо жили в Годега ди Сант-Урбано – поместье между городом Тревисо и Венецией. Нам было около двадцати, и мы были фермерами. Наше поместье находилось в плодородной долине; весной и летом там можно было выращивать любые овощи. Но у нас была мечта. Мы собирали урожай кукурузы и отвозили его на открытый рынок в Тревисо. Отличный был рынок. Чем там только не торговали: овощами, фруктами, рыбой – всем, что душе угодно. Постепенно мы скопили денег и в 1907 году поехали в Америку. Мы хотели создать собственный рынок, наподобие того, что мы видели в Тревисо. Энцо и я были командой. Приехав в Америку, мы придумали имя нашему рынку. Переделали английское слово на итальянский манер, чтобы даже в названии чувствовалась Италия. «Гросерия». Потом в доме моей кузины я встретил вашу мать, а Энцо в Маленькой Италии[14] познакомился с девушкой по имени Катерина.

– Папа, мы знаем все про твоего брата. – Мне не хочется слушать папины истории о прошлом нашей семьи. – Мы знаем, что вот уже много лет вы даже не разговариваете. Мы знаем, что он фермер в Пенсильвании, но никогда не встречались ни с ним, ни с нашими двоюродными братьями и сестрами. И все потому, что вы никак не можете простить друг друга. Но какое это имеет отношение к проклятью?

– Мама и твоя тетя…

Мама громко возмущается:

– Не смей называть ее «тетей». Она не достойна называться нашей родственницей.

– Мама с Катериной не ладили.

– Пап, это слишком мягко сказано. Я помню, как они надрывались, пытаясь перекричать друг друга, – вставляет Роберто.

Папа продолжает:

– Нехорошо это было. Из-за этого мы с Энцо и поссорились, и уже не смогли восстановить былые братские отношения. Поэтому мы решили прекратить наше партнерство и бросить жребий. Монету. Победитель получал право выкупить «Гросерию» и этот дом, а проигравший должен был забрать деньги и покинуть Нью-Йорк.