— Я просто оттолкнула его. А он ударил меня по лицу.

— Естественно. Дюамель, который умеет укрощать женщин, который привык подавлять силой. После этого вы и двинули ему ногой?

— Ступней в лицо. Когда еще только все начиналось, я сбросила туфли и была босой. Я удачно попала, но он выстоял. Крикнул что-то по-французски, я не разобрала, что именно, и рванулся ко мне, чтобы закатить мне еще одну затрещину, но я увернулась через стойку на руках, отскочила от него. По счастью, комната была очень просторная. В тесном помещении ему наверняка удалось бы схватить меня и притиснуть. Ну, а так мне было куда отступать. Мне пришлось очень точно целить удары ногой. Он был настолько массивнее меня, что, промахнись я хоть раз, он бы попросту сплющил меня, прежде чем я успела бы восстановить равновесие. Я старалась всякий раз бить сбоку. Била с разворота. Целила пяткой в солнечное сплетение. Встречным выпадом пыталась достать подбородок. Уж не помню, чего я только не перепробовала, а он все лез и лез.

— Понятно, что он вконец обезумел, — сказал Альбер. — Мир перевернулся бы, окажись Дюамель побитым. И кем? Женщиной — слабой, хрупкой, желанной. Рушился миф о его неотразимой силе, почва уходила у него из-под ног. Ему необходимо было проучить вас, иначе… а, ерунда! Потом он как-нибудь исхитрился бы оправдаться перед вами. Я только одному удивляюсь, как он выстоял, приняв такое количество разящих ударов. — Ему вспомнилось, как ужасно выглядел труп, и он выдернул руку.

— Он не выстоял. Много раз падал, но потом поднимался снова. Запустил в меня стулом, я едва успела отскочить в сторону.

— Почему вы не ушли, пока Дюамель валялся на полу?

— Дверь была заперта, и ключ я не нашла. А когда пыталась забрать ключи у него, он всякий раз приходил в себя и снова набрасывался на меня. — Она потянулась к руке Альбера.

— Почему, когда он был уже на полу, вы не ударили его несколько раз подряд, чтобы он не смог сразу же подняться?

— Я так и делала.

— Вы имеете в виду…

— Да. Я плакала и наносила удары, пока он не перестал шевелиться. Тогда я вытащила у него из кармана ключи, отперла дверь и ушла.

— Почему же мы не обнаружили ваших отпечатков?

— Все мы были в перчатках. Директор сказал, что так элегантнее, ведь это как-никак Париж… Что вы теперь со мной сделаете? — Она с надеждой смотрела на Альбера, а рука ее ласково гладила его ладонь.

— Что мне остается делать?

— У нас, в Рио, полицейский вроде вас наверняка бы нашел выход.

— Здесь не Рио, а Париж. — Он опустил голову.

Бедняжка! На ее месте любая отпетая парижская девчонка только высмеяла бы полицейских, а не баловала бы их чистосердечным признанием. Попробуйте доказать! Ищите свидетелей, ищите улики! Может, кто видел ее у Дюамеля? Ну вот, то-то и оно, что никто не видел! Но эта несчастная девчонка приучена к другому: если полицейский сообразил, что ты натворила, то побоями вынудит тебя признаться. Надо переспать с ним, как-то улестить или подкупить его, чтобы он не избил тебя до полусмерти.

— Не бойтесь! — сказал он Луизе. — С вашей стороны это была самооборона, так что, вероятно, все обойдется. — Он сделал знак, что хочет расплатиться.

— Кофе вам не пришелся по вкусу, мосье?

— Что?.. Благодарю, было очень вкусно, только… — В растерянности он дал на чай больше, чем следовало. Помог Луизе надеть плащ, взял ее под руку и вывел на дождь.

«Все обойдется…» Сочтет ли суд ее действия необходимой самообороной? В газетах до сих пор полно статей о Дюамеле. Стоит побить одного журналиста, как остальные начинают трезвонить во все колокола из опасения стать очередной жертвой. Тоже мне, мученик, пострадавший во имя профессии!.. Не дай бог попадется судья под стать Дюамелю. «Как, — скажет, — забить до смерти несчастного человека лишь за то, что он вмазал оплеуху?!»

Луиза остановилась, повернулась лицом к Альберу, поднялась на цыпочки и быстро, мягко коснулась его щеки губами. Она пошла было дальше, но Лелак схватил ее за руку.

— Постойте! Должны же вы понять, что я не могу поступить иначе! — Он опасался, как бы Луиза не вздумала бежать. Если она применит к нему какой-нибудь из треклятых своих ударов и нанесет ему увечье, то это будет воспринято как сопротивление властям и уж тогда ей не отвертеться. Но Луиза и не собиралась убегать.

— Если бы я тогда вам уступила, вы бы ни в жизнь не догадались, правда?

— Не знаю. — Профессиональное самолюбие не позволило ему ответить утвердительно.

Альбер подвел девушку к машине и галантно распахнул перед ней дверцу. Затем сел за руль и влился в поток. Наступил час пик. На улицу выхлестнулось множество избалованных автолюбителей: великолепные, скоростные, новейших марок автомобили простаивали в пробках, поскольку за руль уселся каждый, кому не хотелось толкаться в переполненном метро среди промокших насквозь парижан, уступивших право воспользоваться машиной своей жене или мужу. «Рено» плелся еле-еле, но Альбер не жалел об этом.

Из радиоприемника лилась негромкая музыка, и даже урчание мотора не докучало, так как машина не столько ехала, сколько простаивала. Затем, когда он выбрался на бульвар Сен-Мишель, — пробки кончились, каждый водитель нажал педаль газа, пытаясь наверстать упущенное время, и Альберу пришлось двигаться вровень со всеми. Не успел он опомниться, как они проскочили через мост, выехали на набережную и подкатили к зданию Дворца правосудия и управления полиции, которое наверняка Луиза видела из окна экскурсионного автобуса. Ну, а теперь ей предстояло увидеть его изнутри. Прежде чем выйти из машины, он хотел спросить девушку, не сердится ли она на него, но передумал.

Когда они вошли в комнату, Бришо, едва взглянув на них, удалился. Вернулся обратно он вместе с Корентэном. К тому времени Альбер уже сидел за машинкой, а Луиза курила сигарету. Лелак печатал быстро, отрывисто, время от времени останавливался, подбирая слова.

— Все в порядке, мадемуазель? — спросил Бришо по-испански.

— Да, — Луиза улыбнулась ему.

Альбер положил перед ней протокол.

— Пометьте здесь, что вам понятно, а затем подпишите.

— Ты хочешь сказать, что это сделала она? — Корентэн недоверчиво уставился на Альбера.

— Вот именно. — Он пододвинул шефу протокол.

Корентэн, сощурив глаза, углубился в чтение. Рука его временами непроизвольно тянулась к карману, но трубку он не захватил. Зато и чтение не затянулось надолго.

— Так, на первый взгляд можно счесть самообороной.

— Что мне теперь делать, шеф? Разве я имею право задерживать иностранку?

— Если у тебя есть на то основания…

— Да, но ведь она не представляет опасности! И в конечном счете это действительно была самооборона.

— Твое предложение?

— По-моему, ее можно отпустить. В любом случае у нас остается ее паспорт и чистосердечное признание…

— Не нравится мне это.

— Шеф…

— Я подумаю. Мадемуазель, пройдемте со мной!

Альбер сделал ей знак, что можно, мол, не беспокоиться. Дождавшись, когда за ними захлопнулась дверь, он быстрым, внезапным движением ударил по притолоке.

— Черт бы их всех побрал!

— Ну как, удалось? — с любопытством поинтересовался Бришо. Альбер досадливо отмахнулся.

— Эх ты, агнец божий! — вздохнул Шарль. — Ладно, схожу за кофе. — Он полез в карман за мелочью. В дверях обернулся: — Да, кстати. Ты просил выяснить, кто закладывает тебя Марте.

— И что же? — Альбер вскинул голову.

— Официант ресторана, где ты обычно назначаешь свидания, берет уроки английского у твоей жены.

Он вновь припарковался у таблички с надписью «Стоянка запрещена». Должна же быть хоть какая-то польза от того, что он полицейский! Арестовать, что ли, под каким-нибудь предлогом этого официанта? Поделом мерзавцу. Корентэн отпустил Луизу, взяв с нее подписку о невыезде. А там, мол, видно будет. Лучше им с Луизой больше не встречаться.

Вот вам опять типичный для него случай. В прошлом году он гонялся за братом Марианны Фонтэн, на этот раз ему пришлось самолично арестовать Луизу. Пора извлечь хоть какую-то выгоду из своего служебного положения. Он поставит машину в неположенном месте и врежет разок этому подлому доносчику. Вызовет его под каким-нибудь предлогом, прижмет к стенка и даст в поддых. А напоследок скажет, что, если, мол, тот и впредь вздумает наушничать Марте, пусть на хорошую жизнь не рассчитывает.