Не участвовала первое время Анна и во флирте, главном занятии и развлечении приглашаемых на праздники. Это было тоже необычно. Молодая, достаточно привлекательная девушка, она отнюдь не страдала от отсутствия внимания кавалеров, но явного предпочтения никому не оказывала. И ее спокойная холодность действовала отрезвляюще на самые горячие головы записных бонвиванов. Впрочем, наиболее проницательные уверяли, что за кроткой сдержанностью новенькой, скрывается весьма непростой характер, управляемый железной волей…
Выезды в свет требовали немалых расходов, а Протасовы, как мы помним, были небогаты… И в один прекрасный день, подсчитав протори и убытки, батюшка Степан Федорович заявил, что надобно сбираться и ехать в свои «палестины», понеже жизнь в Петербурге чересчур дорога. Сестра Мария зарыдала… Она только‑только познакомилась на балу с молодым офицером, который весьма ей приглянулся. Анна тоже в тайне ждала хоть какого‑то знака от императрицы. И вдруг — отъезд, крушение всех надежд. Анисья Никитична была в растерянности: с одной стороны хорошо бы домой‑то, а с другой — у дочек что‑то начинало налаживаться. Довольна была лишь братняя дворня, которая с нескрываемой радостью упаковывала вещи загостившихся.
Но в день, когда уже готовились грузить обоз, Степан Федорович получил известие о том, что его дочь девица Анна Степановна Протасова назначается в придворный штат Ее императорского величества юнгферой[27] с казенной квартирой во дворце, со столом и с жалованьем в семьсот рублей ассигнациями…
Еще будучи великой княгиней, Екатерина удивлялась обилию прислуги у русской знати. Дома и столичные дворцы были буквально набиты дворней. Кроме горничных, камердинеров, лакеев и поваров в покоях мельтешила масса ненужного народа: мамушек, приживалок, разного сорта убогих, старцев, шутов и шутих. Это был совершенно особый мир, ленивый, бестолковый, прожорливый и вороватый. Не имея определенных обязанностей, люди мельтешили, как мошкара, грызлись за призрачные привилегии и, пользуясь общей суматохой, отлынивали от выполнения приказаний. Поэтому, получив от императрицы Елисаветы небольшой штат фрейлин и служителей, Екатерина задумала по‑своему распределить между ними обязанности. Причем постаралась сделать так, чтобы никто не оставался безделен.
Однако Государыня выразила недовольство ее самостоятельностью и реформа не состоялась. Зато, обретя свободу действий, Екатерина сразу же перестроила штат. Прежде всего, она его сократила. Никого не отправила в отставку. Просто многие старые статс‑дамы и фрейлины оказались не у дел, и как‑то сами собой переставали бывать при дворе. При этом каждая, желающая отъехать в свое имение, получала награду и отпуск… На вакантные места пришли новые, более организованные, а то и просто более грамотные и расторопные молодые девушки и женщины, готовые соблюдать дисциплину и радеющие о порядке. Талант Екатерины подбирать людей по предназначаемым им ролям, был поистине удивительным.
Штат императрицы, по действиям своим, напоминал оркестр роговой музыки,[28] в котором каждый музыкант выдувал одну лишь ноту.
При этом, выполняя от начала до конца свою единственную обязанность, придворные служители пользовались полным доверием, и каждый мог считать себя единственным и незаменимым. Это обеспечивало с одной стороны ответственность и сознание своей значительности, а с другой — понимание зависимости от сюзерена, а следовательно — преданность, если не любовь. В такую роспись Анюта Протасова вписывалась как нельзя лучше. Вот только пока было неясно, какую же ноту в слаженном оркестре предстояло ей играть…
В назначенный день Анна нанесла визит чопорной и напыщенной обер‑гофмейстерине Анне Карловне Воронцовой, и та дала ей ознакомиться и заставила поставить подпись под «Клятвенным обещанием Придворных служителей». Анна внимательнейшим образом прочла весь документ от начала до конца, чем заслужила молчаливое одобрение будущей начальницы. Большинство подписывалось не глядя и это раздражало старую надсмотрщицу. Анна же повторила вслух, как бы для того, чтобы лучше запомнить, ту часть инструкции, где говорилось о требовании содержать в тайне все, что бы она ни увидела или ни услышала при Дворе.[29]
И только после этого, посмотрев в глаза Воронцовой, расписалась внизу листа. Тем же вечером старуха донесла императрице с каким старанием новая юнгфера отнеслась к формальностям. Екатерина и это не забыла в дальнейшем.
Поселившись во дворце на самом верху, почти под крышей, Анна скоро освоилась в многочисленных переходах и в неписаных правилах придворного общежительства. Она пришла к выводу, что роль неосведомленной наивной провинциалки, каковой она являлась вначале, имела массу преимуществ. Недостатка в советчиках не было. При этом «просвещающие» отнюдь не ждали в ответ каких‑либо сведений. Это позволило Анне какое‑то время не участвовать в круговороте сплетен и держаться в стороне от интриг.
Столь необычные при Дворе качества не могли пройти мимо внимания императрицы. Несмотря на множество раболепствующих перед нею людей, Екатерина была по‑человечески довольно одинокой. Тех, которым она могла довериться лично, легко было перечесть по пальцам. Ближе других в ту пору были Анна Никитична Нарышкина[30] и Прасковья Александровна Брюс.[31] Первая слыла женщиной хитрой и склонной к пронырству. Другая — веселая толстуха, «Брюсша», как ее называли за глаза, была попроще, погрубее Нарышкиной и являла собой даму, чрезвычайно склонную к любовным утехам. Пользуясь постоянными отлучками мужа, она крутила хвостом налево и направо.
В отличие от большинства, обе наперсницы приняли новую юнгферу настороженно. Анна не разглядела с самого начала подлинную сущность обеих и это, как мы увидим в дальнейшем, стоило ей немалых переживаний. Остальные дамы и кавалеры Двора старались просвещать новенькую наперебой. Сплетни — любимое занятие при любом Дворе.
На одном из раутов в самом начале службы Анне показали бывшего камергера покойного императора, а ныне дипломата графа Сергея Васильевича Салтыкова,[32] воротившегося из Парижа.
Видный мужчина он, казалось, в совершенстве владел искусством обращения с людьми с тою хитрой ловкостью, которая приобретается лишь жизнью в большом свете. Говорили, что, будучи во французской столице в ранге посланника, он вел такую легкомысленную и распутную жизнь, что наделал долгов, заплатить которые просто не мог. Государыня велела погасить их из кабинетных сумм, а самого графа определила с довольным содержанием в Дрезден. Анна недоумевала по поводу такой щедрости. И тогда фрейлины, не в силах сдержаться, рассказали ей «за тайну» о предполагаемом его отцовстве наследника. Однако Анна, сколько ни вглядывалась, фамильного сходства не нашла.
Однажды в покоях Государыни она увидела небрежно брошенный на пол гравированный портрет. Надпись по краю гласила: «STANISLAVS AVGVSTVS D.G. REX POLONIAE M. D. LITH.» — Станислав Август Понятовский. Анна слыхала, что в сентябре 1764 года красавец‑поляк был избран сеймом на польский престол. Знала и о его пребывании чрезвычайным послом в Петербурге. Среди фрейлин ходило немало разговоров о том, что ветреный кавалер не задумывался о рыцарской верности своим избранницам. Девицы рассказывали буквально легенды о его многочисленных связях. В том числе… Вполне понятно, что молодая и покинутая мужем великая княгиня Екатерина была очарована учтивостью галантного кавалера. В скором времени у них состоялось тайное свидание, на котором, как уверяли Анну фрейлины, он был осчастливлен… Но затем красавец‑бонвиван уехал. Говорили, что в недалеком времени его будто бы заменил Александр Строганов, камергер, возведенный в графское достоинство Священной Римской империи…
27
Так называли молодых девиц, назначаемых в придворный штат Большого или Малого Дворов. Некоторые из них становились фрейлинами.
28
Роговой оркестр представлял собой набор охотничьих рогов, каждый из которых издавал только один звук хроматической гаммы. В России был введен чехом Иоанном‑Антоном Марешем, приглашенным гофмаршалом императрицы Елисаветы Петровны Семеном Григорьевичем Нарышкиным в 1748 г. 37 инструментов разного размера, из которых для самого низкого тона делали трубы длиною до четырех метров, создавали общее звучание наподобие органа. До начала царствования Александра I роговые оркестры пользовались в России большой популярностью.
29
Этот любопытный документ, изобретенный в 1730 г., заслуживает внимания, и потому мы приводим его целиком: «Понеже Ея императорское величество Всемилостивейше изволила меня в Придворную службу в……………… принять и определить, того ради обещаю и клянусь Всемогущим Богом во всем и всегда по моей должности и чину поступать Ея Императорскому Величеству как честному служителю надлежит верным и добрым рабом и подданным быть. Службу и интересы Ея Величества прилежнейше и ревностнейше хранить и о всем, что Ея Величеству к какой пользе или вреду касатися может по лучшему разумению и по крайней возможности всегда тщательно доносить и как первое, поспешествовать, так и другое отвращать, по крайнейшей целе и возможности старатися и при том в потребном случае живота своего не щадить. Такожде все что мне и в моем надзирании повелено верно исполнять и радетельно хранить и что мне поверено будет со всякою молчаливостью тайно содержать и кроме того кому необходимо потребно не объявлять и о том, что при Дворе происходит и я слышу и вижу, токмо тому, кто об оном ведать должен, никогда ничего не сказывать и не открывать, но как в моей службе, так и во всем прочем поведение всегда беспорочной современной верности и честности прилежать. Как нынешним, так и впредь по Ея Императорского Величества указом и волей, определенным Придворным Регламентом покорно следовать и во всех случаях таким образом поступать яко сущему Ея Императорского Величества служителю пристойно и я в том, как здесь моей Всемилостивейшей Государыне и Начальству, так и Всесильному Богу и Его Страшному Суду ответ дать могу елико мне Бог душевно и телесно да поможет. В чем я целую Евангелие и Крест Спасителя моего; к вящему же моего обещания подтверждению сию присягу своеручно подписую». // Волков Н. Е. Двор русских императоров. СПб., 1900. С. 72.
30
Нарышкина Анна Никитична (1730–1820), дочь генерал‑майора Никиты Ивановича Румянцева и супруга любимого камергера Петра III и обер‑шталмейстера, то есть главы конюшенного ведомства, в царствование Екатерины, Александра Александровича Нарышкина. При Дворе слыла сводней, дамой хитрой, склонной к интригам и недоброй. Тем не менее, дом Нарышкиных славился хлебосольством. Лев Александрович — великий шутник и острослов, сумевший сохранить свое положение при трех царствованиях, был весьма популярен в петербургском обществе.
31
Брюс Прасковья Александровна (1729–1786), сестра фельдмаршала П. А. Румянцева. Вдова дипломата и доверенного лица Петра I Александра Ивановича Румянцева, зная о богатстве Брюсов, обратила внимание на молодого поручика Якова Александровича Брюса и выдала за него замуж свою дочь Прасковью. Суровому и недалекому исполнителю предписаний императрицы Екатерины II, каковым являлся Брюс, не очень‑то подходила ветреная хохотушка Прасковья. Тем не менее, искренне преданная государыне, она помогла и в карьере мужу. До 1779 г. Прасковья Александровна Брюс — доверенное лицо императрицы. После случая скандальной связи с фаворитом Иваном Римским‑Корсаковым удалена от двора и жила некоторое время за границей. Однако опала супруги не повлияла на положение мужа, и граф Яков Брюс, имевший уже чин генерал‑аншефа, был назначен сначала генерал‑губернатором Москвы, а затем Петербурга. Из детей супруги Брюс имели лишь одну дочь Екатерину, бывшую замужем за графом Василием Валентиновичем Мусиным‑Пушкиным, присоединившим, по разрешению императора Павла I, к своей фамилии также и фамилию Брюс.
32
Салтыков Сергей Васильевич (1726/28–1813) — камергер великого князя Петра Федоровича, дипломат, впоследствии генерал‑поручик. Несмотря на свою расточительность, Салтыков и позже пользовался добрым отношением Екатерины. Всегда был достаточно богат, занимал должности сенатора, президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки. Его коллекции картин, камней и медалей славились по всей Европе, а его меценатство делало ему честь при жизни и оставило за ним благодарность потомков после его смерти.