Он снова вспомнил о Морисе Лателе, неисчерпаемом источнике информации. Даниэль полулежал на кушетке, и телефон был у него под рукой.

— Добрый день, приятель, как дела? Послушай, у меня к тебе просьба.

Морис был готов исполнить любое желание своего друга и не удивился, когда Даниэль без предисловий перешел к делу.

— Я весь внимание, — сказал он.

— Ты случайно не знаешь кого-нибудь из ЦНИИ?

— Из ЦНИИ? Так сразу я не могу сообразить.

— Я хотел бы знать, занимается ли там научной работой некий Дюпон… Оноре Дюпон, по профессии — криминалист.

— Ты меня удивляешь.

— Почему?

— Потому, что они не имеют дела с криминалистами.

— Ты в этом уверен?

— Конечно.

Если Морис так сказал, значит, с этим все ясно. Даниэль поблагодарил его и откинулся на подушки. Подняв глаза к потолку, он стал наблюдать, как разноцветные бумажные рыбы, подвешенные на нитках, плавно двигаются в воздухе. Они были похожи на маленькие зеленые и синие языки пламени. Вдруг зеленая рыба с раскрытой пастью бросилась на него с диким сопением. Даниэль в ужасе проснулся. Звонил телефон.

— Хелло! — кричала Валери. — Почему ты так долго не подходил? Ты был в душе?

— Да нет…

Он был совсем сонный и с трудом открыл глаза.

— Ты спрашивала старуху?

— Да. Она уверяет, что во всем доме нет Дюпона.

Итак, он дал не только фальшивую профессию, но и фальшивый адрес. Следовательно, все было систематически подстроенной ложью.

— До свидания, мое сокровище, целую тебя, — закончил он разговор.

Положив трубку, Даниэль пошел в ванную. Кроме электробритвы и зубной щетки, у него тут было и чистое белье. Когда он полностью оделся, ему захотелось домой, но он не хотел оставлять комнату неубранной. Сложив постель, он заметил между стеной и кушеткой желтый со спиралями альбом с рисунками Валери. К счастью, сегодня он не был ей нужен. Даниэль перелистал его. Валери была действительно талантлива: немногочисленными штрихами ей удавалось передавать выражение лиц людей. И вдруг Даниэль так испугался, словно альбом эскизов прыгнул ему в лицо. Среди множества рисунков его взгляд магически приковался к одному.

Да, Валери и в самом деле была очень талантлива. Большой лысый череп, очки и оттопыренные уши… Это был вылитый Оноре Дюпон.

По подоконнику большого окна взад и вперед прогуливались голуби. Полными достоинства взглядами они окидывали жильца, сидевшего за пишущей машинкой.

Даниэль на минуту отвлекся и сделал ошибку. Он исправил ее и продолжал работать. Теперь он описывал события последних часов и приступал к выводам своих последних открытий.

Дюпон солгал ему не менее трех раз:

1. Причину своего визита он несомненно скрыл.

2. Он не проводит никаких исследований в ЦНИИ.

3. Он не живет в том же доме, что и Валери.

Кроме того, в ее альбоме с эскизами имеется его портрет.

Теперь Даниэлю остается только спросить Валери: при каких обстоятельствах она нарисовала Дюпона? А на это он еще не мог решиться.

Если между ними все же существует какая-то связь, то почему она не сказала об этом?

В таком случае за Дюпоном будет еще и четвертая ложь.

Мысли Даниэля следовали дальше: в любом случае Дюпон особо интересовался Валери, и не так, как он утверждал. Если бы только он знал ее, а она его — нет, она не нарисовала бы его портрет. Конечно, Даниэль не должен ее винить, так как у нее была привычка рисовать каждого, кто ей встречался: пассажиров автобусов, посетителей кафе, попугая в ресторане. Но с другой стороны, нельзя же поверить, что ее встреча с Дюпоном была случайной. Даниэлем овладело смутное предчувствие, что его втянули в какую-то интригу, автора и цели которой он не знал. При этом вся авантюра, если отбросить ее пагубное психологическое воздействие, была только смешной и нелепой. Во всяком случае, Валери не приняла ее всерьез. Даниэль еще раз перечитал написанное. Он оказался в удивительной роли героя своего собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, не зависели. Он уже не мог рассматривать поступки с точки зрения постороннего человека. Так же и посторонний наблюдатель мог бы почувствовать страх, который вызывался скорее инстинктивно, чем на основании точных фактов. Удалось ли ему написать так, чтобы читатель смог разделить эти чувства? Вдруг у него мелькнула мысль, и он заправил в машинку чистый лист.

Даниэль решил использовать впоследствии это письмо, как начало своего романа, но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.

ГЛАВА 2

…Использовать это письмо, как начало своего романа. Но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.

Морис Латель перевернул последнюю страницу рукописи, занимавшей почти тридцать листов. Он сразу узнал безукоризненный шрифт «Смит-Короны».

Сначала чтение его развеселило, но затем он все больше и больше удивлялся содержанию рукописи. Текст был весьма оригинален, так как автор участвовал в событиях как главное действующее лицо и писал о себе, как о постороннем, в третьем, лице.

— Сумасшедший парень этот Даниэль, — вслух проговорил он и стукнул кулаком по столу.

Милорд, спавший в кресле, со скучающим видом открыл глаза.

— Хотел бы я знать, действительно ли он не знает, что дальше писать в своем романе, или просто мистифицирует меня?

Милорд тихо мяукнул и снова закрыл глаза.

— Видно, это не произвело на тебя сильного впечатления, — сказал Морис.

Он имел обыкновение делиться со своим четвероногим другом нерешенными проблемами. Таким образом ему часто удавалось найти правильное решение, к которому простое размышление не приводило.

Морис был высокого роста, и у него была приятная внешность. Когда он не был зол, то походил на Милорда с его бархатистыми лапками, но когда бывало нужно, мог показать и когти. Он подошел к коту и погладил его пушистую шерстку.

— Если он действительно попал в тяжелое положение, мы должны ему помочь, не правда ли? Так?

Ответ на этот вопрос было не так просто отыскать.

— Нужно все же найти решение, начнем сначала.

Он заметил, что Милорд снова задремал.

— Ну, я вижу, тебя это не интересует.

Лателю было сорок два года, и он очень любил своего кота и свою профессию. На втором месте стояла его квартира. Она была обставлена с утонченным вкусом: многочисленные гобелены и ковры приглушали все звуки. Но, естественно, превыше всего для него была Изабель. Она была частицей его «Я», неразрывно связанной с ним, как сердце или мозг.

Войдя к ней в комнату, он нашел ее стоящей перед зеркалом. Она приветствовала его словами:

— Доброе утро, любимый кузен.

Он подошел к ней и низко поклонился.

Изабель продолжала:

— Я заметила, что вы были озабочены, когда сегодня утром расстались со мной. Вы взяли меня за руку, теперь я прошу вас дать мне вашу. Я отказывалась поцеловать вас, теперь же я вас поцелую.

С непринужденной грацией она подошла к нему и чмокнула в щеку, затем взяла его об руку и, подведя к софе, продолжала:

— Вы сказали мне, дорогой друг, что очень хотели поговорить со мной о дружбе. Сядем и немного поболтаем.

Изабель вот уже восьмой день репетировала сцену из пьесы «С любовью не шутят», и Морис с неохотой вошел в роль Пердикана, неумело продекламировав: