Впрочем, такая малость для человека, чья кровь почти насыщена железом, вполне была возможна. Я попыталась припомнить, как меня на это тренировали, но не смогла. Слишком давно это было. Я не задумываясь абсолютно и бездумно ориентировалась на местности уже с самого детства, просто зная куда идти и бессознательно воспринимая приметы. Как читающий человек бессознательно воспринимает буквы, говорящие ему, словно не видя их, а только смысл.
Внимательность, внимательность, жгучий опыт щенка, просто брошенного в воду, чтоб учился на жизни, и долгая тренировка.
Я просто бездумно впитывала окружающее, сосредоточившись.
Наконец, полностью сориентировавшись, я расправила плечи, вдохнула воздух, будто очнулась и весело бросила лодку прямиком в безбрежное море… Не к берегу рвясь, как все трусливые люди, а наоборот. На хрупкой скорлупке в стихию без конца и края и даже просто видимой цели… От земли!!!
Просто туда, в бушующую неизвестность, опасность и грозящую смерть, в кажущийся бесконечным и усталым путь, ведь другого берега вовсе не было видно.
Не могу передать этого чувства, когда ты в штормовую ночь на маленькой лодчонке отправляешься в океан, напрямик, туда, до конца, перпендикулярно к берегу уходя в наступающую темноту…
Но от самого этого движения наперекор, против течения, все во мне ликовало и торжествовало… Ну сумасшедшая и только…
Как я пожалела, что нет паруса. И что была такой глупой, что даже не сохранила его в этой лодке. Сейчас бы установить этот тэйвонтуйский треугольник и гони по волнам, как на буере. Такой лодке себе с парусом, но на коньках. На которой мы, сидя вдвоем, гоняли по замерзшей реке, захлебываясь от визга. Собственно визжала от счастья я, он же на всей скорости хладнокровно бросал буер из стороны в сторону манипулируя парусом, обходя торосы, расщелины, полыньи.
Резко, мгновенно разворачивая почти на девяносто градусов, проходя змейкой между такими нагромождениями, что сердце охало… И мгновенно решая возникающую обстановку почти на грани фола, невероятного, казалось бы невозможного решения той проблемы, решение которой, казалось, отсутствовало…
Но его чудовищное сознание находило мгновенный выход из почти не решаемых ситуаций, говоря — он есть. Хотя в это никто бы не поверил. А он верил и решал — спокойно, хладнокровно, обыденно. Как всегда. И душа холодела от этой уверенности, словно кромсающей мир… Когда силою ума и ловкости выход оказывался абсолютно всегда, где его не было и не могло быть. И снова чудовищное разряжение напряжения, и взрыв восторга. Когда впереди перед тобой полынья, а сбоку торосы и узкий ход, а впереди путь в никуда, а остановиться невозможно… А он ложит буер в резкий зигзаг, туда-сюда, словно бы упершись на мгновение наклоненным коньком вперед… Так что буер словно взлетает, выпущенный, словно толкаясь ото льда, и перелетает проклятую полынью, цепляясь за торос, который он проходит под углом почти вертикально, пользуясь инерцией бешеной скорости, вместо того, чтоб ударится об нее и рухнуть в ледяную воду под лед. А ведь торос чуть пологий. И на остатке скорости мы все же переваливаемся через вершину тороса, резко опрокинув буер уже в ту, безопасную сторону за полыньей, и катимся, вывалившись из лодки, в обнимку вниз по льду, хохоча во все горло… Так я училась. Так я жила. Не решить ситуацию невозможно, какой бы она не была. Ведь решение это наслоение сознания, находчивости, ловкости и мужества, которыми мы извлекаем его из небытия. Его ведь до этого не было. Решения не существует как такового. Оно есть наше действие. Оно именно построение сознания, а не обстоятельства. Потому оно есть всегда. Одному смерть в безнадежности, а другому прямо мед те же события. Они для него вовсе даже не препятствия, и даже не равнодушное обстоятельство, а нужнейшие кирпичи здания, ибо он так повернул их сознанием, что они для него — фундамент и взлет. Его Сознание, мыслечувство, синтез, насыщенный целью, просто видит удачу уже простым взглядом. Самих по себе препятствий не существует, есть только обстоятельства, которые равнодушны, как кирпичи. И только отношение сознания и его находчивость делают их подспорьем и стенами здания ума. И потому выход всегда есть, только надо больше сознания, ума, знаний ловкости. И иначе невозможно… Мастерство решает все. Иначе быть бы нам мокрыми и угрюмыми. А может и совсем холодными.
И я с детства несокрушимо знаю, что неразрешимых ситуаций нет. Впрочем, что знаю? Чепуха! Это входило в меня с лучами солнца и влажным воздухом моря. Я вдыхала его с первыми моими рассветами. Я в этом росла, любила, смеялась. Это убеждение такая же часть мира, как я сама, и мир не представляю без него…
Постепенно я втянулась в ритм. От ударов веслом лодчонка скользила, будто я конькобежец, и было чудесное ощущение легкости. Мелкие, еще неторопливые волны не мешали мне, когда я взлетала на них, а потом скатывалась вниз, стрелкой опережая волну и набирая скорость не только веслом, а и оттого, что съезжала на этих горках. Постепенно ветер крепчал, но я уже не замечала его. Я полностью ушла в это буйство, довольно скоро начав уже бессознательно ловить ветер спиной и использовать его в этом действии как классное подспорье и опору. Когда ты всю жизнь учишься каждую минуту и отдаешь полное внимание к каждому своему действию, стремясь к совершенству каждого своего проявления, то, благодаря накопленному опыту и инстинкту, вскоре ты учишься уже автоматически, словно само собой. Нужна лишь полная, абсолютная погруженность в творимое и желание сделать как лучше…
Я почти бессознательно пробовала заставить волну нести меня, нащупывая ее особенности. Сначала я просто не рассекала медленные волны, а взбиралась на гребень с помощью весла, выюливая (поднимаясь вверх мелкими резкими зигзагами, как лыжник или корабль против ветра, работая веслом) и скатывалась с них вперед, как с горки. Но, так как ветер крепчал, волны становились все круче и круче, умение держать волну росло. Подсознание самостоятельно впитывало все движения, которые я могла нащупать и которые могли пригодиться. И потому вскоре я попробовала оседлать волну. Первый раз, второй раз… десятый… сотый… Уперто, снова и снова я учила лодчонку подчиняться не столько веслу, сколько, малейшему движению своих ног и тела, зажав ее ногами, сдвинутыми вокруг бруса внутри, чтоб можно было тэйвонту не просто стоять, а именно держать ими лодку. Почему-то на память приходила лыжная доска, которой, как подсказывала память, я отлично владела, как и горными лыжами.
Все женщины-воины, тэйвонтуэ Дивенора имели абсолютно железные мышцы ног и бедер. И вовсе не только потому, что это было орудие убийства. И поднятую в ударе в лицо ногу, боковом или прямом, нужно было держать с грузом на конце в таком положении сутками. А потому что они ездили на конях коленями вниз и положив голени на спину коня, пятки к хребту. Словно поджав колени. Чтоб ноги не были кривые, как у ковбоев. И ездили абсолютно без седел, зажимая спину коня железными коленями. И хватка коленями должна была быть не просто железной, а титановой, и не на минуту, не на две, и не на час, а многие сутки совершенно бессознательно. Чтоб вообще не думать о ней, впившись в спину коня коленями, как клещ. Потому что в бою, когда только сражения длились сутками, а походы месяцами, от этого зависела больше чем жизнь. Ведь тэйвонтуэ не сидели в бою на конях смирно. А полосовали во все стороны до земли мечом, не касаясь повода руками, а управляя умными, дрессированными, специально воспитанными для боя животными лишь нажатиями больших пальцев ног.
Чего только не делали разные школы, чтоб воспитать эту хватку! И висели днями на турнике, зажимая коленями груз в несколько раз больше своего веса и не давая ему упасть. И днями удерживали согнутыми коленями мощную дугу лука, а кто постарше, чудовищно упругую и упорную стальную дугу из особой упругой аэнской стали, используемой для пружин. Внутренние мышцы бедер были железными в самом буквальном смысле — они могли смять ими самый толстый железный стержень. Так же тренировались внешние мышцы бедер, но уже для удара и гармоничного развития и вида женских ног. И, надо признать, подобной красоты кроме тэйвонтуэ не имел никто, разве что известные гаэтаны. Которых тоже тренировали, как наемных убийц, несмотря на профессию. Так что тело формою становилось точеным и совершенным.