Димка хотел ответить, что и так испортил себе летние каникулы, оставшись на все лето в Краснодаре. А теперь начался учебный год, и визиты в больницу можно сделать не ежедневными. Но решил, что лучше переговорить с самой Ириной, вернее, написать записку, объяснить, что теперь нет времени ходить к ней каждый день. Ира должна понять.

Ире завидовали все девчонки в палате. «Такой красавец муж! И, видать, любит – зря, что ли, каждый день под окнами околачивается». Ира не разубеждала соседок, хотя самой ей было наплевать – ходит Димка к ней или нет. Иру волновал только ребенок. Когда ее уговорили лечь в больницу, она не относилась серьезно к разговорам врачей о возможных последствиях. Но в палате Ира оказалась с тридцатидвухлетней Тамарой, которая была беременна уже шестой раз. Все предыдущие ее беременности заканчивались выкидышами. Правда, Тамара все же родила семимесячную девочку десять дней назад. Но за то время, которое она лежала в палате, Ира успела наслушаться столько медицинских «страшилок», что думала теперь лишь об одном: только бы ребенок был жив. Она вбила себе в голову, что если не родит сейчас, то ее ожидает судьба еще хуже, чем у Тамары.

Прочитав Димкину записку, Ира громко сказала:

– Аня, глянь, мой муж там еще бродит под окном? Советую насмотреться на него подольше, теперь каждый день ходить не будет, он у меня увольнительную выпросил.

– Иришка, а ты ведь ни разу не подошла к окошку, а лежишь тут больше месяца, – заметила Аня.

– Да чего же это я буду живот передавливать, из окна высовываться. Не дай бог, чего с ребенком...

– И ты по нему не скучаешь?

Ира не стала говорить, что скучать можно по родному человеку, а Димка... Перед свадьбой Иру волновало только одно – как бы не сорвалось бракосочетание, а теперь – чтобы не было выкидыша.

– А мне так неуютно без моего Сереженьки под боком, – вздохнула Аня. – Мы рассчитали: если ребенок родится в октябре, то на следующий год в августе можно будет уже поехать в отпуск на море. А внука маме оставим. Ой, я в прошлом месяце себе платье купила. Без примерки. Такое ярко-красное, с длинными рукавами. Мне его мама привезет, когда нас выписывать будут. Сережа меня снова увидит красивой. Без этого живота. Надо еще маме сказать, чтобы не забыла косметичку. И пусть помаду купит красную, в тон платью. Точно, надо сегодня же маме позвонить. Хорошо, что Сережа меня в этом уродливом халате не видит.

– Хорошо вам, девки, одна любовь в голове, – с завистью произнесла Света, которая ждала третьего. – Ну ничего, вот родите, не до платьев вам станет.

– А ты разве не скучаешь без своего Андрея?

– А мне есть когда об этом думать? Главное – как там Вадик и Артемка? Как он с ними управляется? Я ему рассказывала-рассказывала, как правильно варить картошку-пюре, но боюсь, что будет малых жареной кормить. А им рановато еще. Только ведь два года отметили, и я сразу сюда загремела. Дура, она и есть дура. Потанцевать захотелось.

Света лежала в палате второй день, и подробности ее жизни девочкам были пока неизвестны.

– Так беременным разве запрещено танцевать? – удивилась Аня.

– А падать? – усмехнулась та. – Нога подвернулась, и я шлепнулась, да так неудачно... В общем, вместо травмы сюда легла.

– Свет, а ты не боишься третьего рожать? – спросила Ира.

– Чего бояться-то?

– Лично я двоих хочу. Мальчика и девочку, – капризно заявила Аня. – А ты, Ир?

– Не знаю, как получится. Хоть бы этого выносить.

– Не боись, родим и этих, и следующих. – Света потянулась и подошла к окну. – Надоело уже лежать.

– Тебе же нельзя вставать, – охнула Аня.

– Да надоело, все бока отлежала.

– Ой, а записку-то я Димке не написала, – спохватилась Ира. – А сейчас медсестра зайдет.

Ира быстро набросала пару слов Димке и отдельную «писульку» – маме, в которой попросила носить меньше продуктов, все равно она их почти не ест, и не гонять зятя каждый день под стены родильного отделения. Главное – пусть Димка принесет еще книжек, а то вечерами скучно лежать на кровати, считая трещины в потолке. А разговаривать хотелось не всегда. Ближе к ужину у Ани часто портилось настроение, она начинала жаловаться на невкусную еду, на безобразную палату. Иру это раздражало. Она привыкла к тому, что семья могла и месяц, и полгода жить «на чемоданах», что квартиры бывают разными и что неприятности нужно переносить стоически.

Дмитрий в этот раз ждал дольше обычного. Санитарка куда-то запропастилась, вышагивать под окнами ему быстро надоело, и он собрался уйти, когда та вынесла сразу две записки, подписанные «маме» и «мужу». Дима никак не мог привыкнуть к этому слову. Когда Ира так его называла, в ушах звенел Женькин голос: «Димочка!»

Записку, предназначенную Нине Николаевне, Дмитрий читать не стал. Когда он отдал листочек теще, та поняла, что Дмитрий все же умудрился переговорить с женой. Вообще, до свадьбы Дмитрий в качестве будущего зятя нравился Нине Николаевне гораздо больше. Вот уже три месяца он жил в семье, а складывалось впечатление, что он так и не вышел из роли гостя. Хотя все просьбы Нины Николаевны он выполнял, но был слишком безучастный, равнодушный.

...Ира родила семимесячную девочку весом чуть больше двух с половиной килограммов. Малышка была слабенькой и лежала с мамой в отделении целых две недели. Нина Николаевна бегала к дочери каждый день, а Дима просто ждал, когда же Ира и Анастасия вернутся домой. Известие о рождении дочери он воспринял равнодушно, не обрадовался, но и не огорчился, словно его это не касалось. Но в роддом поехал – неудобно было отказаться, Нина Николаевна бы вовек ему не простила. Когда вынесли завернутую в одеяло девочку, Димка не изъявил желания подойти, посмотреть на дочь. И, к его облегчению, никто на это не обратил особого внимания.

Домой ехали молча, Ира выглядела усталой. Не успели переступить порог – девочка решила показать, что она теперь главная в семье, и заплакала. Дочку распеленали, и Димка немного испугался – она была такая маленькая, слабенькая и чуть синюшная. Он взял ее на руки и в первый раз подумал о том, что, если его и заставили жениться, вины Настениной в этом нет.

Как только Нина Николаевна увидела Анастасию, она начала причитать и волноваться. Сама Ира не переживала, она на все смотрела спокойным, заторможенным взглядом.

Настена же перепутала день и ночь. Днем, когда дома не было никого, кроме мамы, девочка спала и только изредка просыпалась покушать. А ночью она разрабатывала легкие и проверяла прочность родительских нервов.

Геннадия Петровича освободили от ночных бдений. А Дмитрий и Нина Николаевна по очереди помогали Ирине возиться с ребенком. Димка предпочитал делать это в первую половину ночи. Он тихонько пел колыбельные о том, что папа рад, он теперь спокойно ходит по улицам, и ему не кажется, что его окликает одна девушка. Секрет тут очень прост: папа так устает, что у него даже уши хуже слышат. А иногда, уж совсем тихонько, Дима рассказывал Настене о том, что может, он и не ее папа совсем, может, папа у Насти какой-нибудь неизвестный дяденька. Правда, теперь это уже не важно, потому что Настеньку папа любит и никакому чужому дядьке не отдаст.

Анастасия на руках у отца вела себя тихо-тихо, словно понимала каждое слово. И если Ире и Нине Николаевне приходилось три-четыре часа ходить по комнате, убаюкивая девочку, то Димка мог спокойно сидеть на краешке дивана, слегка прижимая Настю к груди, – и девочка молчала, только иногда кривилась, словно ей что-то неприятное снилось.

Нина Николаевна стала лучше относиться к зятю, видя, как он возится с дочкой. Правда, бабушке не нравилось то упорство, с которым молодые родители пытались каждый день вывозить Настеньку гулять на улицу.

– Вы посмотрите, мороз сегодня какой – минус восемь. Застудить ребенка хотите? – беспокоилась новоиспеченная бабушка.

– Мама, ее надо закалять, – объясняла Ира. – Врачи все говорят.

– Да что вы со своими врачами. Ребенок слабенький, рано ей на морозе гулять.