Он снова убежал за мотоциклом, опять его привел и вскочил в седло.
— Садитесь, товарищ капитан! — лаконично сказал человек за рулем и открыл дверцу машины.
Сбоку с оглушительным треском, охваченный, как пламенем, энтузиазмом и раскаянием, вылетел вперед Масютин. Он оглянулся, сделал приветственный и ободряющий жест рукой и снова пригнулся к рулю.
Берестов слабо верил в обещания Масютина. Но милиционер уверенно вел свой мотоцикл по шоссе, время от времени оборачивался и кивал сидящим в машине.
Иногда он, как жук на ниточке, устремлялся далеко вперед, превращаясь в темную точку, и снова возвращался к машине, испуская оглушительный треск и оставляя вдоль кювета полосу черно-синего дыма.
И вдруг Берестов узнал грузовую машину впереди!
Они поровнялись. Да, это она! Вот оно, пятно извести на борту! Покривившаяся дверца кабины и выгоревший, синий в белую полоску рукав шофера. Но находится ли еще Горелл в кузове? Он мог соскочить во время погони! Правда, Берестов следил внимательно за шоссе, но все-таки!
Грузовая машина остановилась у ворот продуктовой базы детских садов пригородного района Москвы.
Шофер нетерпеливо сигналил, требуя открыть ворота.
Берестов на ходу открыл дверцу и, не успев даже поблагодарить владельца машины, выпрыгнул на шоссе.
«Москвич» покатил дальше, а Берестов, развалился на скате кювета, прикрыв кепкой лицо. Из-под козырька он увидел, как Горелл поднялся в кузове и, ухватившись длинными руками за борт, выскочил на шоссе.
— Скотина! — с чувством сказала женщина, проходя мимо Берестова с охапкой корзин. — Среди бела дня пьянствуешь. Люди работают, а ты что делаешь, паразит?
— На свои пью! — с тревогой возразил Берестов, опасаясь, что женщина приведет нового милиционера.
— Убивать вас таких мало! — проникновенно продолжала женщина, направляясь к воротам базы.
Соскочив на асфальт, Горелл отряхнулся по-собачьи, всем телом, вынул сигареты и закурил, потом он огляделся и, перешагнув через кювет в нескольких шагах от Берестова, пошел через поле к стогам, где девушки ворошили граблями тяжелые, пахучие пласты сена, прибитого недавним дождем.
Берестов видел, как он подошел к девушкам, некоторое время стоял раскачиваясь и, судя по громкому смеху девушек, рассказывал что-то смешное. Потом он отнял у одной из них грабли и принялся ворошить сено.
Он пробыл на поле несколько часов.
Берестов видел, как девушки угощали Горелла, разложив свои запасы на белом платке. Потом девушки работали, а он дремал, прислонившись спиной к столу.
Когда стало смеркаться, Горелл отправился через поле провожать одну из девушек, высокую, в желтом, ловко сшитом сарафане. К тому времени Берестов перебрался под прикрытие щитов для задержания снега, сложенных на краю поля. Здесь его обнаружили ребята — мальчуган и девочка, маленькая, с толстыми ножками, с круглой бритой, загорелой головкой. Берестов принялся рассказывать ребятам о птицах, и они пошли провожать его по полю. Самое трудное было пройти за Гореллом через открытое пространство поля, но помогли ребята. Берестов взял девочку на руки и, продолжая рассказывать все, что знал о птицах и гнездах, не таясь, пересек поле и вошел в первую улицу, связывающую пригород с городом.
Отправив ребят обратно, Берестов совершил незаконный акт присвоения чужой собственности: сняв с забора большую высокую корзину, он поставил ее на плечо и под этим новым прикрытием отправился дальше за Гореллом и высокой девушкой в желтом сарафане.
Так шли они долго, кружа в переулках, и Берестову много раз приходилось менять прикрытие, обличие и походку.
Наконец, девушка привела Горелла в старый, покосившийся и осевший флигель на Пионерской улице и скрылась с ним в глубоком темном подъезде.
Берестов залег во дворе, поблизости от флигеля, в груде бревен, завезенных для ремонта.
Он видел, как девушка, уже одна, выбежала с сумкой из подъезда и бегом скрылась в воротах. В магазин отправилась! — догадался Берестов. Сумерки сгущались с каждой минутой. Берестову необходимо было проверить, не имеет ли флигель выхода в задней части двора, но он не решался встать из-за укрытия — во дворе все время находились люди.
Особое беспокойство доставляли Берестову ребята. С наступлением темноты они вдруг принялись играть с особым азартом, гоняясь друг за другом, карабкаясь на штабель дров, на забор и бревна. Ежесекундно капитан ждал, что его обнаружат маленькие всевидящие глаза и быстрые руки.
Время шло. Вернулась девушка все так же бегом, неся теперь уже тяжелую сумку.
Наконец, к облегчению Берестова, матери и отцы загнали ребят домой. Некоторое время во всех окнах флигеля горел яркий свет, в раскрытые окна слышно было, как звенят о тарелки ложки и вилки и устало переговариваются взрослые.
У Берестова томительно заныло в желудке. В последний раз он ел около десяти утра, а сейчас наступил одиннадцатый час вечера.
Заревели ребята, вымаливая «еще полчасика поиграть», послышались шлепки, уговоры и окрики. Наступал час сна.
На бревна, совсем близко от Берестова, присели девушки.
— А может, и вправду старый знакомый! — сказала одна из них. — Неужели уж чужого, с улицы, да в дом привела?
— Ну ее, дура какая-то нескладная! — сказал почти детский голос. — Ребята узнают, всем нам будет нехорошо…
— Лелька — домой! — сердито окликнул голос из дома.
— Мам, я еще немного! — зачастил полудетский голос. — Все девочки тут, мама, правда, все… Еще полчасика…
— Домой тебе сказано! Ты что, как Верка, хочешь быть? — настаивал голос из окна. — Домой!
— Евгения, домой сейчас же! Отцу скажу, что не слушаешься! — полетел окрик из другого окна. — Через минуту не придешь, ремень возьму!
— Прямо, ремень! До каких же пор, интересно?
— Люда, ты где? Спать…
— Посидели! — вздохнула какая-то из девушек поднимаясь. — Игорь хотел с гитарой прийти… А все-таки Верка хорошо «Голубку» поет. Как актриса!
— А что хорошего, что хорошего? — опять зачастил детский голос. — Очень низко берет.
Девушки ушли. Через некоторое время к бревнам подошли юноши, у одного из них в руках белела гитара.
— Поздно уже, не придут! — сказал кто-то из них.
— А я никого не жду! — резко перебил другой, с гитарой. — Еще та девушка не родилась, которую я ждать буду!
— Орлы, идем на скверик!
— Чего там не видели? Я спать пойду! — решительно сказал владелец гитары и отправился к дверям флигеля. За ним, тихо переговариваясь, последовали остальные.
Тишина продолжалась недолго. На бревна присели женщины. Они говорили неторопливо, отдыхая после трудного, заполненного хлопотами дня, наслаждаясь тем, что дети и мужья сыты, умыты, успокоились до утра.
Они сидели долго, и разговор то умолкал, то снова разгорался от слова, кем-нибудь брошенного.
В комнатах с распахнутыми окнами на разные голоса тикали и били часы.
Откуда-то из глубины дома долетел низкий женский голос, запевший «Голубку».
Женщины, не сговариваясь, умолкли. Молчание, с которым они слушали песню, было тяжелым, осуждающим.
— Вот люди бывают! — сказала, наконец, одна из них, оглядываясь в сторону дома, откуда уже не летела песня. — Пускают себя на растопку. Чужие жизни тешат, А от растопки тепла нет — вспыхнет и погасла.
— У них вся семья такая, — откликнулась другая. — Василий Петрович от водки сгорел, Анна семью бросила, Федьку за воровство с фабрики посадили… Одна Верка осталась, и та в расход пошла.
— А кто у нее сидит?
— Шантрапа какая-то! Хороший человек разве с первого раза за полночь останется? Спокойной ночи, соседки, ноги домой просятся! У меня завтра все в первую смену идут. А насчет Верки надо, соседки, завтра подружнее собраться да потолковать с ней. Не послушает подобру-поздорову, найдем другую управу. У нас дети, нам грязь нехорошо в доме разводить.
Берестов понимал, что ему без помощи не справиться. Он полагал, что Горелл вряд ли останется ночевать в незнакомом месте. Во всяком случае на него это непохоже. Значит, в любую минуту он может выйти и направиться дальше. Ночью, на пустынных улицах, залитых луной, следить за человеком одному трудно.