При описании города (когда Гай с легионерами ехали на операцию) была вставка:

Это были так называемые «Районы, Пока Не Достигшие Процветания». Максим уже бывал здесь, и его потрясли не столько сами эти улочки, полуразвалившиеся, черные от копоти и старости дома, потоки помоев, стекающие прямо по мостовой, изможденные, худо одетые люди, сколько тот факт, что эти Не Достигшие Районы располагались в каких-нибудь трех километрах от центра, где улицы были чисты и уставлены разноцветными легковыми автомашинами, где за золочеными оградами в сени вековых деревьев красовались роскошные особняки, несколько аляповатые, безвкусно спроектированные, но, несомненно, добротные, новые, удобные — здесь жили Процветающие Граждане. Контраст производил самое неприятное впечатление, но Максиму за последние сорок дней пришлось повидать и услышать немало странного и неприятного.

Вместо короткого замечания как в рукописи, так и в книжных изданиях о женском гвардейском корпусе («Однако нового разговора не получилось. Мак только покачал головой, а Рада, как и раньше, отозвалась о женском гвардейском корпусе в самых непочтительных выражениях») в «Неве» описание более подробное:

Но Мак покачал головой и сказал, что имеет в виду совсем не это. Раде надо учиться серьезно, заявил он. Поступить в университет или в какой-нибудь институт.

— Может быть, уже прямо в Академию Высокого Попечительства? — язвительно осведомился Гай. — Знаешь, сколько это стоит — учиться в институте? Скажи спасибо, что ее не выбросили на улицу, что мамаша Тэй оказалась порядочным человеком. А то положили бы зубы на полку…

Мак ничего не понял и принялся допытываться, как это так — платить за обучение? Смех и грех, массаракш…

И чуть ниже вставлено замечание Гая: «Мак замолчал (понял, должно быть, что чепуху мелет)…»

Вместо короткого замечания о песнях Мака, вернее, об одной песне («…про девушку, которая сидит на горе и ждет своего дружка…»), которую некоторые читатели склонны атрибутировать как «Скалолазку» В. Высоцкого, в «Неве» было рассказано более подробно и о других песнях:

Особенно ей [Раде. — С. Б.] нравилась смешная песня (Мак перевел) про механического человека, которого сделали специально, чтобы он чинил какие-то сложные машины, а он, бедняга, сам постоянно ломался — то нога отвалится, то голова отвинтится — и все мечтал сделать в свободное время другого механического человека, который бы его чинил… Тут не всё было понятно — что за механические люди такие? Но Мак знал массу песен про них, и, по этим песням судя, они там у себя в горах горя не знали — всю тяжелую и грязную работу делали за них эти механические существа. Сказка, конечно, но черт его знает… Было в этом что-то…

Сам Гай больше всего любил удивительную солдатскую песню — настоящую, про солдат, которые стояли насмерть, отражая врага у какого-то населенного пункта. Они и сами не знали, как он называется, было их сначала девятнадцать, потом осталось всего трое… Ночь, светятся сигнальные ракеты, все горит вокруг, выжженная опаленная земля… У Гая сердце сжималось и слезы накипали, и у самого Мака лицо становилось какое-то особенное, когда он пел эту песню, мерно ударяя по струнам. Мелодия была удивительная — торжественная, и горькая, и суровая, и какая-то очень теплая, почти нежная. Мак говорил, что это очень-очень старинная баллада о самой великой и самой справедливой из войн, избавившей мир от страшной угрозы. И было ясно, что это — не о последней войне, в последней все было как-то не так, Гай это чувствовал, а о какой-то другой. Но о какой — Мак не мог объяснить…

После замечания Гая об их общей с Маком доверчивости в «Неве» было продолжение:

«Доверчивы? — подумал Максим. — Ну нет, что угодно, только не доверчивы. Доверчивого можно убедить, ему можно что-то втолковать, что-то доказать, заставить его усомниться, наконец. Здесь этим и не пахнет. Другая логика. Другой тип мышления. Нельзя объяснить жителю Тагоры, что есть нечто прекрасное вне строгих математических и логических построений. Нельзя доказать аборигену Леониды пользу второй природы, необходимость ее возникновения при определенных условиях эволюции. Нельзя было объяснить религиозному фанатику, что представление о боге — тупик, из которого нет выхода в мир. И тебе, Гай, милый, нельзя ничего втолковать, когда речь заходит о твоих Неизвестных Отцах. Может быть, это у них все-таки своего рода религия?.. Когда человек не умеет исследовать мир, или ему лень исследовать мир, или ему неинтересно исследовать мир, он выдумывает бога и разом объясняет вселенную, ничего не зная о ней. Наиболее экономически выгодный путь мышления для нищих духом… Здешний мир висит на волоске, все шатко, призрачно, эфемерно, не на что надеяться, не на кого опереться, и вот появляются Неизвестные — опора, надежда, устойчивость, обещание жизни… Отказаться от них, усомниться в них означает потерять твердь под ногами, повиснуть в зловещей пустоте… Что ж, может быть, все это и так…»

Некоторые термины и названия попали в журнальный вариант из рукописи: ежедневные «Праздные разговоры деловитых женщин» в рукописи и издании «Невы» назывались просто — «советы домашним хозяйкам»; скучная передача по телевизору была не «Узорами», а опереттой; а кличка Орди Тадер — не Птица, а Кошка. И из рукописи же в журнальный текст попал вариант, когда на операции по подрыву башни Максим был в паре не с Зеленым, а с Лесником.

Изменения в первом книжном издании, которые повлекли за собой изменения всего текста в переизданиях, касались, в основном, нескольких позиций: изменение национальности главных героев и, в связи с этим, изменения как особенностей героев, так и языка землян; изменения идеологические; изменения фантастические (убирались реалии нашего мира, нашей обыденности);[77] изменения, связанные с «чистотой» языка, — всё те же полуприличные слова, выражения, описания действий. А теперь обо всем этом подробней.

Так как Авторам пришлось заменить вполне русских Максима Ростиславского и Павла Григорьевича на Максима Каммерера и Рудольфа (Сикорски), имя приятеля Максима Олега стало Петер. Максим вспоминает сад на Земле не «где-нибудь под Ленинградом, на Карельском перешейке», а «где-нибудь под Гладбахом, на берегу серебристого Нирса».

Язык, на котором Максим пытается разговаривать с Нолу (Рыбой), с Фанком, с террористами, когда ему не хватало слов: в рукописи, в журнальном издании, в собраниях сочинений издательств «Terra Fantastica» и «Сталкер» — русский; в собрании сочинений издательства «Текст» — немецкий; в остальных книжных изданиях — линкос.

Странник говорит Максиму «Дурак… Мальчишка» в рукописи и «Неве» по-русски, а в остальных изданиях по-немецки: «Dumkopf! Rotznase!» (Дурак! Сопляк!).

Вместо танков упомянуты панцервагены, вместо младших командиров — субалтерн-офицеры, а вместо «штрафников» — «блицтрегеры». Иногда водка заменяется шнапсом, «цигарка» — «сигаретой», а вместо леденцов — жареные орешки.

Не только аналогии с нашей страной, но даже аналогии с Землей были ненавистны цензорам. Медведей быть на чужой планете почему-то не может. Поэтому конкретные «медведи» (Гай предполагает, что Мак был воспитан медведями) заменяются общим «звери».

Вместо двух мощных архипелагов в другом полушарии, на которых обосновалась Островная Империя, в этом мире Островная империя находилась на трех архипелагах антарктической зоны.

Вместо чумы — вообще эпидемия. Вместо ядерного физика и ядерщика — просто ученый. Вместо запаха табака и одеколона — дым курительных палочек. А вместо креветок под пиво — озерные грибы в собственном соку.

На картине, изображающей старинное сражение, вместо «тесные мундиры, обнаженные сабли и много клубов белого дыма» — «щетинистые панцири из дранки, обнаженные пилообразные мечи и целый лес копий, похожих на вилы».