Глава 30. Польская музыка.

Спорный вопрос: "в какие времена в стране насчитывается наибольшее количество нищих: в плохие, или в благодатные"? — для каждой страны ответы разные, но, думаю, что для моего отечества и во все времена количество нищих различных сортов и оттенков не меняется.

Наиболее гнусный сорт нищих — "церковные", "орденом храмовников" его называю. Да, те, что на паперти торчат, или сидят на полу храмовых притворов: подлая рвань и пьянь, бьющая уродством и грязью в "десятку чувств" прихожан. Ну, как же: я иду молиться богу, душа моя открывается для молитвы, а тут на полу притвора сидит он, "сирый и убогий" с бумажной иконкой в грязном картузе. Что я вспоминаю из христианского учения, увидев такое? Правильно: "помоги сирому и убогому" без выяснения причин его "сирости и убогость". Почему-то забываю божьи указания:

— "Пьющий не войдёт в царствие небесное"! — а зачем ему "царствие небесное"? Где оно? А "размякшие чувствами" прихожане — вот они! Сопливые и добрые, монетой помогают! И не думают, кому помогают. И в чём оказал помощь? Лучше, конечно, последнее не делать, это вредно для нищего.

Почему им подают? Ведь на рожах написан единственный и неизлечимый порок: пьянство, и не видеть его может только слепой. Почему подают паразитам? "Больные" люди? Без надежды вылечиться? Правильно, есть у нас такая накипь неопределённого возраста, и лечиться им уже ни к чему, пора уходить в мир иной. И там им делать нечего, какая от них ТАМ польза? Невольно приходят мысли об эвтаназии, но это антигуманно потому, что и такого спившегося и потерявшего лик человеческий, мы продолжаем считать "творением божьим". Самое большое и ходовое заблуждение на Руси: пропойцу почитать за "творение божье". Нет, они себя больными не считают, это для них все, кто не пьёт — больные! Временами начинаю подозревать подающих милостыню пьяной публике: кладя мелочь в засаленные головные уборы пьяни, и не от больших денег "творя милость", "сердобольные" думают: и мой сыночек пьёт, может и ему кто-то кинет грош на порок? И ещё одну большую глупость совершают "приносящие милость":

— Помяни раба Божьего — и упоминают имя "ближнего своего", которое они бы хотели услышать из пасти пропойцы. А тому до имени "усопшего раба божия" дела нет. Очень большое удовольствие для ушедших в мир иной, когда их не поминают пьяные черти и забулдыги.

Губит нас "формула":

— "Лучше подать, чем просить — "просящие" так не думают.

А как иначе, по иному, можно помянуть "усопшего раба"? Мы иных способов поминания усопших не знаем. Только тризна!

Непрямая форма нищенства ныне — игра на различных инструментах в людных местах. Двое-трое музыкантов исполняют что-либо по своему выбору, и очень часто "выбор" у них убогий. Да и музыканты — не "виртуозы Москвы" Но они труженики: что рождается под их пальцами, какая музыка — неважно, но это продукт, и они за него получают столько, во сколько этот продукт оценивают слушатели.

Отстали мы на пол сотню лет. В польском городе Люблине, я не устану повторять это имя, звук любви в этом имени слышится, впервые на улице я увидел трёх, или четырёх пожилых музыкантов, исполнявших любую мелодию на заказ. Подойдите к ним, дайте злотый, промурлычьте им семь нот из вашего любимого произведения — и они тут же начинают исполнять ваше желание! У меня не было злотых, но мне хотелось в их исполнении услышать незабвенную немецкую, германскую, фашистскую проклятую мелодию "Лили Марлен"! Мелодию заклятых врагов полякам! На скрипке! Хорошо, что у меня тогда не было злотых, и я не мог заплатить уличным музыкантам за исполнение своих "нездоровых" желаний! Хорошо, что я толком не знал, как на польском языке довести до музыкантов моё желание! И чем бы могла закончиться моя любовь к вражеским мелодиям? как они сами относились к "Лили Марлен"? Люто ненавидели? И стали бы они исполнять вражескую музыку за пенёнзы, или разбили бы свои инструменты о мою голову?

И тогда же я познакомился с таким чудом, как громкоговорящая музыка. Часто слышалось на улице: "заочки бялые, заочки бялые", а что это значило — до таких познаний "польской мовы" я не добрался.

Глава 31. Возвращение.

"Страна победившего социализма возвращала заблудшихся детей под своё крыло" Наибольший интерес "страна социализма" проявляла к "заблудившимся" на иностранной территории, а таких хватало.

Как звучит? Красиво, правда? "Заблудившиеся дети" "стране советов" и на хрен были нужны, как и прежде, но положение победителей обязывало выражаться красиво. Хотя бы "на людях". Для закоулков у нас есть другие слова, но "на людях" мы обязаны выражаться до предела красивым языком! Авось, поверят! Я ничего не могу сказать о странах, где лицемерие и враньё было более высоко поднято, чем в моём, "родном, социалистическом", отечестве. Да и войти в положение "вождя народа" нужно: как это можно оставить своих граждан на чужбине?! Они же там все поголовно захиреют и умрут от тоски по родине! Ага, по его родине, по той родине, какую он им устраивал с начала века! Нет и нет, всех вернуть, а мы тут их "осчастливим" на свой манер. Дадим им возможность сравнить "наши" лагеря с фашистскими… немецкими… гитлеровскими… польскими, советскими… и со всякими другими. Они потом сравнят их в своих воспоминаниях… если у них такое получится…успеют вспомнить…

Начавшаяся было устанавливаться жизнь в "чужой" стране в один из дней была сломана тихими и печальными словами отца:

— Мать, приказывают уезжать… — и никаких иных разъяснений не было. Всё и в раз стало понятным: вернуться туда, откуда и приехали. Европа не для нас! Мы слишком хороши для Европы, а она для нас — слишком плохая!

Ничего не помню о дне отъезда из Польши. Ничего! Всё куда-то исчезло, и было такое впечатление, что всё произошедшее с нами за год было удивительным сном. Не во всех местах приятным сном, но интересным.

"…и мы с радостью, со светлыми и счастливыми лицами, вторично погрузились в теплушки, ей-ей, в те же самые теплушки, в которых и прикатили в Люблин!"

Присутствовало небольшое, но существенное "но": плотность загрузки вагона людьми была выше. Не такая, как год назад, когда мы "бежали от справедливого гнева всего советского народа". Загадка.

Паровоз дал очень длинный гудок, и "прощай неволя!" — если бы я писал о пребывании в Польше сорок лет назад, то только так и мог бы сказать о своём прощании с Польшей. Вот так мне нужно было писать от начала и до конца, а не позволять себе всякие там отступления в ненужных направлениях! Что поделать, такой дар, как прозрение, даётся свыше, приобрести его невозможно. Это давно и без меня известно. Истинные "патриоты" со мной не согласятся: "кроме дара должна быть горячая любовь к родине" Проживи я ещё год в Польше, то о какой "любви к родине" можно было с меня спросить? Затеряйся я в Польше, то "свое житие" в монастыре времён оккупации, писал бы на польском языке и меня мало бы кто понимал: с чего это полек пишет о каком-то монастыре в "стране советов"? Бессмертная наша поговорка "худа без добра не бывает!" права?

Замечание не к месту: отец не хотел покидать Польшу. Об этом уже говорил. Причин, по которым он не хотел возвращаться на восток, хватало, и главная была такова: коллаборационист! Вторая, но уже приятная: Польша не знала жизни в "социалистическом раю", ей это ещё предстояло отведать, а пока наслаждалась рыночной жизнью в полную силу. Что это такое — отец хорошо знал не понаслышке, он "погряз" в рыночных отношениях с врагами за два года оккупации, и Польша стала для него не менее родным домом, чем родина далеко на востоке. "Карась в пруду"

Я полюбил Люблин в первое свободное путешествие. Люблю его и до сего дня, и остаться для меня в этом городе было бы так же естественно, как и отцу. У меня было больше привязанностей к городу, чем у отца, у меня был ручей с рыбками и труба с вытекавшей из неё чистой водой. И лягушка, моя подруга, стойко вынесшая агрессию советского офицера, у которого была масса звёздочек на погонах.