– В отпуск, мать твою, – прошипела она, стараясь не обращать внимания на то, что все отодвигаются от нее в автобусе. Ну, вскрикнула она чуть-чуть, когда самолет затрясло в воздухе. Когда люди нервничают, им это свойственно. Разве не так?

Все так же неторопливо, покачиваясь на ходу, она вышла из автобуса и вошла в заполненный людьми терминал, жуя мятную резинку. Ей очень хотелось помыть лицо. Почистить зубы. Два раза. Весь полет ее кидало то в жар, то в холод. Оставалось только с головой зарыться в крошечную подушечку. Ее волосы выглядели так, будто в них перезимовала целая стая птиц. И неизвестно еще, как выглядело все остальное.

Все зудело и чесалось, одежда помялась. Трудно было успокоиться после пяти часов в алюминиевом ящике. От мятной жевательной резинки тошнило. Нужно было немного свежего чистого воздуха. Открытого пространства. Она ненавидела толпу. Как, черт побери, в аэропорту может находиться столько людей одновременно? Как им удается так жить? Часы пик, удушливый воздух, пихающиеся локти – каждый день.

За последние пять минут Дарби столкнулась с большим количеством людей, чем за последние полтора года, проведенные дома. Если бы она уже не поклялась себе пройти пешком обратный путь до Монтаны и никогда больше не летать, то прыгнула бы в первый самолет до Бразилии и лично, пинками погнала бы свою сестричку в Вашингтон.

Последнее, что ей нужно было увидеть в конце такого дня, посреди всей этой гадости, был человек в черно-белой водительской униформе, держащий в одной руке табличку с ее фамилией.

А в другой – хрустальную туфельку.

Шейн Морган был очень плохим мальчиком. Хотя это зависело от того, с какой стороны посмотреть.

Он стоял на поребрике перед международным аэропортом Даллс и уже хотел закинуть свою тяжелую сумку в багажник такси, как заметил шофера с хрустальной туфелькой в руке, который открывал дверь лимузина перед женщиной. Та выглядела очень нездоровой. Шейн понятия не имел, кто она, но он прекрасно знал, что это за туфелька.

Матушка Мерседес.

Он ухмыльнулся, вспомнив, как она ненавидит это прозвище. Однако Шейн повеселел, впервые с тех пор, как он узнал о печальной кончине своей бабушки, и поехал домой. Безусловно, насколько эта кончина была печальной, также зависело от того, с какой стороны посмотреть.

Он виновато улыбнулся таксисту, подхватил свою сумку и, легко лавируя между прохожими, перешел на другую сторону дороги.

Пестрая жизнь Шейна всегда была благосклонна к нему. Выносливость никогда не была для него критерием. Во всяком случае, физическая. А вот выносливость психологическая? Что ж, теперь это можно было проверить.

– Подожди, – бросил он шоферу, когда тот передавал хрустальную туфельку даме. Шейну было интересно, кто она. Этой женщине больше всех других требовалась помощь матушки Мерседес и ее свиты из двух сказочных крестных, Авроры и Вивьен, которых он, правда, никогда не видел.

Шофер выпрямился и критически осмотрел потрепанный костюм Шейна.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь, сэр?

– Да, Мерседес всегда считала, чем больше пренебрежения, тем лучше, – Шейн улыбнулся, наблюдая за реакцией шофера, – это делало ее похожей на Большую Алекс.

– Большую... Алекс, сэр? – Он произнес эти слова так, будто они оставили неприятный привкус во рту.

– Шутка. – Вряд ли стоило что-нибудь объяснять сотруднику «Хрустальной туфельки». Если бы об этом узнала матушка Мерседес, она бы устроила ему хорошую взбучку. Тот факт, что Шейн уже давно вышел из подросткового возраста, не остановил бы ее ни на секунду.

Мерседес и Александра учились вместе в частной женской школе «Хедгель» в Нью-Хемпшире. Мерседес потом стала директором этой школы, что определило ее главенство в троице. И, естественно, загадочные истории ее прошлого стали притчей во языцех среди работников «Хрустальной туфельки».

Бабушка Шейна вышла замуж за миллионера Грейсона Моргана и унаследовала всю империю после его смерти в возрасте сорока пяти лет. Поговаривали, что сердечный приступ был как-то связан с танцовщицей, в постели которой было обнаружено его тело. Шейн никогда не видел деда, зато очень хорошо знал бабушку и никак не мог упрекнуть деда за то, что тот развлекался на стороне.

Шейну повезло, что Мерседес хорошо относилась к единственной дочери Александры – Френсин Морган-Ловелл, его матери, которая в свое время тоже закончила «Хедгель». И так хорошо она к ней относилась, что даже после гибели Френсин и ее мужа Чеда (из новоанглийских Ловеллов) в итальянских Альпах Мерседес продолжала следить за жизнью их единственного сына. Тот как раз заканчивал первый класс частной школы в Швейцарии. И хотя он не мог сказать, что крестная его сильно любила, позднее он был просто счастлив, что она на его стороне.

После смерти родителей Шейна Александра вознамерилась использовать его для создания империи. Она так и не простила ему предательства. Бабушка просто не могла понять, почему он не хочет коллекционировать корпорации, подобно тому, как другие собирают марки. Он был не против успеха, но не такого. Александра не простила и Мерседес за то, что она позволила крестнику жить по-своему.

Может, в восемнадцать лет он и удрал из Вашингтона застенчивым мальчиком, но ему потребовалось побывать на трех континентах, прежде чем он впервые поцеловал девушку. Он научился вести себя. Мерседес не возражала: она и обеспечивала его первые шаги в большом мире – безо всякого трастового фонда. Это было начало новой свободной жизни, полной приключений. Сейчас, спустя тринадцать лет, Шейн нисколько от нее не устал.

Затянутый в ливрею шофер осматривал его протянутую руку с неприязнью. Точнее, осматривал бы, если бы его безукоризненная выдержка это ему позволила. Надо сказать, это было весьма крепкое рукопожатие. Шейну нравились его руки, с пятнышками разных оттенков, мозолистыми пальцами, с почти ровными розовыми ногтями. Они были для него вроде знака качества, говорящего о том, что владелец этих рук живет самой полной жизнью. Никакого маникюра!

– Ты не против, если я прокачусь с вами до Приюта крестных матерей?

– Прошу прощения, сэр?

– Одна из твоих начальниц – действительно моя крестная, – объяснил Шейн. – Мерседес Браунинг. – Тот даже не моргнул. – Она была близкой, насколько это возможно, приятельницей Александры Морган. Моей бабушки.

Глаза человека озарились пониманием. Затем мелькнуло любопытство вкупе с изрядной долей беспокойства. Судя по всему, молодого Моргана еще не забыли в этой песочнице, которая именовалась элитным обществом Вашингтона.

– Я сяду спереди. Ваша клиентка и не узнает о моем существовании.

Еще одна вспышка, теперь – недоверия.

Значит, репутация опережала Шейна. Прекрасно. А всего-то надо было проникнуть в город, отбить наследство и удрать обратно, неважно куда, пока все не зачесали языками.

– Я буду вести себя тихо, как ягненок, – пообещал Шейн и поднял руку – общепринятый жест обещания. Не то чтобы он верил, что старик на это купится. Просто Шейн давно был так уверен в себе, что до других ему не было дела.

– Иди, позвони им. Уверен, крестная не будет против.

Ничего не говоря, шофер медленно двинулся в сторону лимузина и сел на свое место. Шейн подумал, что тот сейчас вот так и уедет, оставив его здесь со всеми пожитками.

– Ну, это будет не в первый раз, – сказал он самому себе, продолжая уверенно улыбаться.

Старик помедлил еще, посмотрел на Шейна и наконец достал свой сотовый телефон. Шейн скинул с плеча сумку и направился к багажнику огромного лимузина. Дожидаясь, пока водитель откроет его, он запрокинул голову и закрыл глаза. Снова дома.