— Нарцисс, дай-ка мне ультрафиолетовую лампу, — сказал Галлегер и подошел к машине, молясь, чтобы его предположение оказалось верным. Впрочем, иной возможности просто не было. Исключите азот из почвы и камня и вы получите совершенно инертную материю.
Гэллегер щелкнул выключателем, и машина запела «Больницу Святого Джекоба». Командор Уолл смотрел на нее удивленно и не так уж доброжелательно. Хоппер фыркнул, а Смейт подбежал к окну, и замер в экстазе, глядя, как длинные щупальца пожирают землю, безумно мельтеша в дыре.
— Лампу, Нарцисс.
Лампа была уже подключена к удлинителю, и Гэллегер медленно пошел с нею вокруг машины. Вскоре он оказался возле диска с канавкой.
Что-то голубовато блеснуло, оно выходило из небольшого отверстия в трубке, огибало диск с канавкой и витками ложилось на пол. Гэллегер коснулся выключателя; когда машина остановилась, отверстие закрылось, отрезая голубое нечто, выходящее из трубки. Гэллегер поднял его, выключил лампу, и моток исчез. Он включил ее снова — и провод появился вновь.
— Прошу, командор, — сказал Гэллегер. — Можете это опробовать.
Уолл искоса взглянул на него.
— Сопротивление на растяжение?
— Очень большое, — ответил Гэллегер. — Это минеральная составляющая земли, спрессованная в провод. Разумеется, у него небывалая сопротивляемость растяжению. Правда, тонны груза на нем не поднять.
Уолл кивнул.
— Понимаю. Он пройдет сквозь сталь, как игла сквозь масло. Превосходно, мистер Гэллегер. Мы должны провести испытания…
— Сколько угодно. Я в нем уверен. Этот провод можно вести под любым углом с одного конца корабля на другой, и он никогда не порвется от тяжести. Он слишком тонок, и потому просто не может быть нагружен неравномерно. Проволочный трос тут не подходит — вам нужна была эластичность, которая не снижала бы сопротивления растяжению. Единственным возможным вариантом был тонкий прочный провод.
Командор улыбнулся.
— Мы проведем испытание, — сказал он. — Вам нужны деньги? Я могу заплатить еще, в разумных пределах, конечно. Скажем, тысяч десять.
Хоппер протиснулся вперед.
— Я не заказывал никаких проводов, Гэллегер, значит, моего задания ты не выполнил.
Гэллегер не ответил, он настраивал лампу. Провод стал желтым, потом красным.
— Вот твой экран, умник, — сказал он. — Видишь эти цвета?
— Конечно, вижу! Я же не слепой, но…
— Разные цвета в зависимости от длины световой волны. Смотри: красный, голубой, снова красный, желтый…
Провод, который все еще держал Уолл, стал невидимым. Зачарованный Хоппер с отчетливым звуком закрыл рот и подался вперед.
— У провода тот же показатель преломления, что у воздуха, — сказал Гэллегер. — Я специально сделал так.
Он был достаточно порядочен, чтобы покраснеть. Ничего, за это он поставит Гэллегеру Бис выпивку.
— Специально?
— Вам нужен стереоэкран, на который можно смотреть с любой стороны и видеть изображение без искажений. И в цвете, естественно. Вот это он и есть.
Хоппер тяжело дышал. Гэллегер улыбнулся.
— Возьмите каркас куба и обтяните его этим проводом. Потом сделайте со всех сторон экран из густой сетки и натяните побольше провода внутри куба. В конце концов образуется невидимый куб, целиком сделанный из этого провода. Теперь подавайте на него сигнал в ультрафиолете и получите цветовые узоры, зависящие от длины волны. Иными словами, изображение. Цветное и трехмерное, поскольку транслируется оно на невидимый куб. И кроме того, на него можно смотреть под любым углом, поскольку это не оптическая иллюзия, а настоящее трехмерное изображение. Ясно ли?
— Да… — слабым голосом произнес Хоппер. — Почему… почему вы не сказали мне раньше?
Гэллегер предпочел сменить тему разговора:
— Командор Уолл, мне нужна охрана. Некий бандит по имени Макс Кафф пытался прибрать к рукам эту машину. Его люди похитили меня сегодня и…
— Препятствование выполнению правительственного задания? — зловеще вопросил Уолл. — Знаю я этих мелких политиканов. Макс Кафф больше не будет вам мешать… Можно позвонить?
Смейт расплылся в улыбке при мысли, что Кафф получит по лапам. Гэллегер встретился с ним взглядом, подмигнул и предложил всем гостям выпить. На этот раз не отказался даже командор. Закончив разговор, он повернулся и принял стакан от Нарцисса.
— Ваша лаборатория будет охраняться, — сообщил он Гэллегеру. — Больше неприятностей не будет.
Уолл выпил и пожал конструктору руку.
— Я должен обо всем доложить. Удачи вам и огромное спасибо. Мы позвоним вам завтра.
Он вышел, пропустив вперед обоих полицейских.
— Я должен перед вами извиниться, — сказал Хоппер и осушил свой стакан. — Что было, то прошло, верно, старина?
— Да ладно уж, — сказал Гэллегер. — Но вы должны мне деньги.
— Тренч вышлет чек. И… гм… и… — Слова застряли у него в горле.
— Что случилось?
— Ничего… — просипел Хоппер, медленно зеленея. — Немного воздуха… о-о!.
Дверь за Хоппером захлопнулась. Гэллегер и Смейт удивленно переглянулись.
— Странно, — заметил Смейт.
— Может, он вспомнил что-то срочное? — предположил Гэллегер. — Неисповедимы пути господни.
— Я вижу, Хоппер уже исчез, — сказал Нарцисс, появляясь с новой порцией выпивки.
— Да. А что такое?
— Я предвидел, что так и будет, потому что налил ему чистого спирта, — объяснил робот. — Он ни разу не взглянул на меня. Я не заносчив, но человек, настолько невосприимчивый к красоте, заслужил урок. А теперь не мешайте мне. Я пойду на кухню танцевать, а вы можете поупражняться с органом. Если захотите, приходите полюбоваться на меня.
И Нарцисс покинул лабораторию, жужжа всеми своими внутренностями. Гэллегер вздохнул.
— Вот так всегда, — сказал он.
— Что именно?
— Да все. Я получаю заказ на три совершенно разные вещи, надираюсь и делаю нечто, решающее все три проблемы. Мое подсознание идет по пути наименьшего сопротивления, но, к сожалению, когда я трезвею, путь этот становится для меня слишком сложен.
— А зачем трезветь? — спросил Смейт, попадая точно в десятку. — Как действует ваш орган?
Гэллегер показал ему.
— Я ужасно себя чувствую, — пожаловался он. — Мне нужна неделя сна или…
— Или что?
— Выпивка. Наливай. Знаешь, меня беспокоит еще одно.
— Что именно?
— Почему эта машина, когда работает, поет «Больницу Святого Джекоба»?
— Это хорошая песня, — сказал Смейт.
— Верно, но мое подсознание всегда действует логично. Конечно, это логика безумца, но…
— Наливай, — ответил Смейт.
Гэллегер расслабился, ему делалось все лучше и лучше. По телу расходилось приятное тепло, в банке были деньги, полиция отстала, Макс Кафф наверняка расплачивался за свои грехи, а тяжелый топот доказывал, что Нарцисс действительно танцует на кухне.
Было уже заполночь, когда Гэллегер поперхнулся выпивкой.
— Вспомнил! — воскликнул он.
— Чт-то? — удивленно спросил Смейт.
— Я хочу петь.
— Ну и что?
— Я хочу петь «Больницу Святого Джекоба».
— Ну так пой, — предложил Смейт.
— Но не один, — подчеркнул Гэллегер. — Я люблю ее петь, когда накачаюсь, но, по-моему, она лучше звучит дуэтом. А когда я работал над машиной, то был один.
— И?
— Видимо, я встроил в нее проигрыватель, — сказал Гэллегер, думая о безумных выходках Гэллегера Бис. — О боже! Эта машина делает четыре дела сразу: жрет землю, выпускает тяги для у вращения космическим кораблем, создает стереоскопический экран без искажений и поет со мной дуэтом. Удивительная штука!
— Ты гений, — сказал Смейт после некоторого раздумья.
— Разумеется. Гмм…
Гэллегер встал, включил машину, вернулся, и уселся на «Тарахтелку». Смейт вновь улегся на подоконник и смотрел, очарованный небывалым зрелищем, как ловкие щупальца пожирают землю. Диск тянул невидимый провод, а ночную тишину нарушали более или менее мелодичные звуки «Больницы Святого Джекоба».
Заглушая жалобные стоны машины, прозвучал глубокий бас, спрашивающий кого-то: