На койке Гурского валялся вверх корешком раскрытый том «Наполеона» Тарле, а из-под подушки торчал рукав наспех засунутой сорочки и кончик галстука.
«Сейчас, наверное, уже поднимаются там с Тихомирновым, чтобы лететь под Калугу», – вспомнил он, посмотрев на подходившие к шести стрелки настенных часов.
Потом он стал думать о дочери. Решение лететь к ней родилось неожиданно, но теперь казалось необходимым. Он попробовал представить себе свое свидание с ней. Конечно, она будет рада и немножко горда – отцы не часто приезжают туда к ним с фронта.
А дальше? Говорить ли ей о случившемся? Да, надо говорить! Но как? Девочка и так не слишком счастлива. Он не чувствовал себя виноватым перед девочкой за свое решение порвать с ее матерью; если уж он был виноват, то скорей в том, что не сделал этого еще давно, когда на целый год уезжал один на Дальний Восток. Тогда вполне можно было забрать девочку с собой, и Ксения наверняка не потащилась бы отнимать ее в такую даль – не хватило бы пороху!
«Теперь я это поправлю», – безотчетно подумал он и почти сразу же, злясь на собственное легкомыслие, строго спросил себя: как и когда?
Его мысли прервал телефонный звонок.
– Товарищ Лопатин, редактор приказал вам зайти к нему, – сонным голосом сказала секретарша.
Редактор, с которого соскочила вся усталость, стоял с телефонной трубкой в руке и, поставив на кресло ногу в хорошо начищенном тонком хромовом сапоге, весело ругался по телефону.
– Ну и что ж, что фельдсвязь! А ты высади одного из своих двух фельдъегерей, а моего человека посади. Нет, вот именно, что завтра, то есть, вернее, уже сегодня! Чтобы он днем был по крайней мере в Новороссийске. Уговорил? Ну, спасибо, спокойной ночи! – Он быстро брякнул на рычаг телефонную трубку. – Наши войска сегодня начали высадку в Керчи и Феодосии, ты подумай только! Кого же теперь туда послать, а? – Он повернул свое быстрое лицо к Лопатину. – Самолет пойдет через два часа. В восемь, с аэродрома фельдсвязи. Я только что, слышал, одного фельдъегеря снял! Как, не соблазняет? Крым! А?
Редактор в душе уже решил, что все равно пошлет Лопатина. Речь шла о чести газеты, а в таких случаях он не щадил никого, но при этом ему хотелось, чтобы Лопатин вызвался лететь сам.
Однако Лопатин все еще молчал и не вызывался.
– А к дочери съездишь, как только вернешься, даю слово. Ну, что ты молчишь?
– А я испытываю твое терпение, сколько минут ты положил себе на уговоры, – усмехнулся Лопатин. – Прикажи поднять кого-нибудь, у кого сорок первый номер сапог, и заставь отдать мне. У меня здесь только валенки, а в Крыму еще, чего доброго, дождь...