Я схоронил любовь и сам себя обрек

Быть памятником ей. Над свежею могилой

Сам на себе я вывел восемь строк,

Посмертно написав их через силу.

Как в марафонском беге, не дыша,

До самого конца любовь их долетела.

Но отлетела от любви душа,

А тело жить одно не захотело.

Как камень, я стою среди камней,

Прося лишь об одном: – Не трогайте руками

И посторонних надписей на мне

Не делайте... Я все-таки не камень.

Я не могу писать тебе стихов

Ни той, что ты была, ни той, что стала.

И, очевидно, этих горьких слов

Обоим нам давно уж не хватало.

За все добро – спасибо! Не считал

По мелочам, покуда были вместе,

Ни сколько взял его, ни сколько дал,

Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.

А все то зло, что на меня, как груз,

Навалено твоей рукою было,

Оно мое! Я сам с ним разберусь,

Мне жизнь недаром шкуру им дубила.

Упреки поздно на ветер бросать,

Не бойся разговоров до рассвета.

Я просто разлюбил тебя. И это

Мне не дает стихов тебе писать.

Я вышел на трибуну в зал,

Мне зал напоминал войну,

А тишина – ту тишину,

Что обрывает первый залп.

Мы были предупреждены

О том, что первых три ряда

Нас освистать пришли сюда

В знак объявленья нам войны.

Я вышел и увидел их,

Их в трех рядах, их в двух шагах,

Их – злобных, сытых, молодых,

В плащах, со жвачками в зубах,

В карман – рука, зубов оскал,

Подошвы – на ногу нога...

Так вот оно, лицо врага!

А сзади только черный зал,

И я не вижу лиц друзей,

Хотя они, наверно, есть,

Хотя они, наверно, здесь.

Но их ряды – там, где темней,

Наверно там, наверно так,

Но пусть хоть их глаза горят,

Чтоб я их видел, как маяк!

За третьим рядом полный мрак,

В лицо мне курит первый ряд.

Почувствовав почти ожог,

Шагнув, я начинаю речь.

Ее начало – как прыжок

В атаку, чтоб уже не лечь:

– Россия, Сталин, Сталинград! —

Три первые ряда молчат.

Но где-то сзади легкий шум,

И, прежде чем пришло на ум,

Через молчащие ряды,

Вдруг, как обвал, как вал воды,

Как сдвинувшаяся гора,

Навстречу рушится «ура»!

Уж за полночь, и далеко,

А митинг все еще идет,

И зал встает, и зал поет,

И в зале дышится легко.

А первых три ряда молчат,

Молчат, чтоб не было беды,

Молчат, набравши в рот воды,

Молчат четвертый час подряд!

. . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но я конца не рассказал,

А он простой: теперь, когда

Войной грозят нам, я всегда

Припоминаю этот зал.

Зал!

А не первых три ряда.

Бухта Майдзура. Снег и чайки

С неба наискось вылетают,

И барашков белые стайки

Стайки птиц на себе качают.

Бухта длинная и кривая,

Каждый звук в ней долог и гулок;

Словно в каменный переулок,

Я на лодке в нее вплываю.

Эхо десять раз прогрохочет,

Но еще умирать не хочет,

Словно долгая жизнь людская

Все еще шумит затихая.

А потом тишина такая,

Будто слышно с далекой кручи,

Как, друг друга под бок толкая,

Под водой проплывают тучи.

Небо цвета пепла, а горы

Цвета чуть разведенной туши.

Надоели чужие споры,

Надоели чужие уши.

Надоел лейтенант О’Квисли

Из разведывательной службы,

Под предлогом солдатской дружбы

Выясняющий наши мысли.

Он нас бьет по плечам руками,

Хвалит русские папиросы

И, считая нас дураками,

День-деньской задает вопросы.

Утомительное условье —

Каждый день, вот уже полгода,

Пить с разведчиком за здоровье

«Представляемого им народа».

До безумия осточертело

Делать это с наивным видом,

Но О’Квисли душой и телом

Всем нам предан. Вернее, придан.

Он нас будет травить вниманьем

До отплытия парохода

И в последний раз с содроганьем

Улыбнется нам через воду.

Бухта Майдзура. Птичьи крики,

Снег над грифельными горами,

Мачты, выставленные, как пики,

Над японскими крейсерами.

И немецкая субмарина,

Обогнувшая шар когда-то,

Чтоб в последние дни Берлина

Привезти сюда дипломата.

Волны, как усталые руки,

Тихо шлепают в ее люки.

Где теперь вы, наш провожатый,

Джеймс О’Квисли, наш добрый гений,

Славный малый и аккуратный

Собиратель всех наших мнений?

Как бы, верно, вас удивила

Моя клятва спустя два года,

Что мне в Майдзуре нужно было

Просто небо и просто воду,

Просто пасмурную погоду,

Просто северную природу,

Просто снега хлопья косые,

Мне напомнившие Россию.

Угадав этот частный случай,

Чем скитаться со мною в паре,

Вы могли бы гораздо лучше

Провести свое время в баре.

Ну, а в общем-то – дело скверно,

Успокаивать вас не буду:

Коммунизм победит повсюду!

Тут предчувствие ваше – верно!