— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла. Что у вас там стряслось?

В участке на Итальянской площади еще ничего не известно. Один из полицейских разбил стекло сигнализатора на улице Тольбиак, вызывая подмогу. Остается только ждать; проходят минуты. Тем временем загорается лампочка XVIII округа.

— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла. Как вы сказали? Благодарю.

Оператор с улыбкой поясняет. Машина XVIII округа, воспользовавшись затишьем, поехала на заправку. На улице Тольбиак нет ни трупа, ни потасовки.

— Берси[26], — сообщает мне оператор.

— Что?

— Берси. Ханыга, если хотите. Мы так называем пьянчуг. Этот сопротивлялся, не хотел идти.

Лампочка XIII округа гаснет. Машина вернулась. Пьянчуга сейчас объясняется с бригадиром; через несколько минут его отведут проспаться на нарах за зарешеченной дверью.

Быстро кругом, к телеграфу! Усач принимает сообщение и тут же начинает передавать его всем полицейским участкам.

— Автомобиль? — безразлично спрашивает его коллега.

— Да, черт возьми!

Это значит, что угнана машина — уже двенадцатая или тринадцатая за день. Сейчас самая пора. Выйдя из театра, люди не находят своей машины и спешат к телефону.

Но вот звонит другой телефон (они тут в каждом углу), и завязывается короткий разговор.

— В больнице Божон? Ясно. Сейчас будет.

Этот служащий совсем молод. Он обращается к своему усатому коллеге, который все еще стучит телеграфным ключом.

— Слушай, ты вроде говорил, что приходил Буррелье?

— Да, недавно заходил и сказал, что больше не может.

— Ладно! Сейчас будет доволен.

Молодой человек снимает трубку другого аппарата.

— Алло! Участок в Эпинетт? Буррелье на месте? Это городская полиция. Передайте, чтобы он срочно отправлялся в больницу Божон. Там его ждут.

Дело в том, что в больницу Божон привезли старушку: ее сбил автобус и ей нужно сделать переливание крови. Тысячи парижских полицейских — доноры, готовые в любое время дня и ночи спешить в больницу. Они к этому уже привыкли. Их организм вырабатывает слишком много крови. Недавно сюда заходил запыхавшийся Буррелье — ростом метр девяносто, огромный, как зеркальный шкаф.

— Ну что, все еще нет для меня клиента? Я скоро задохнусь.

Через час-два он вернется на свой пост в Эпинетт — довольный, что почувствовал облегчение. Если только старушка не имела недавно дело с полицией. Однажды Буррелье устроился у изголовья старого рецидивиста в татуировках с головы до пят, который получил три пули в живот. Переливание началось, когда вдруг этот тип открыл глаза, увидел полицейскую форму, заметался и сорвал аппарат, рыча:

— Чтобы мне давали кровь легавого? Да лучше я сдохну!

Полночь… Час ночи… Вызов из XIV округа — опять пьяница, ханыга… Вчера машина XIII округа выезжала семнадцать раз. Правда, было воскресенье и бары у Итальянской заставы ломились от посетителей. Сегодня понедельник: если что-нибудь произойдет, это будет чудо. Или что-то неожиданное и серьезное; такое обычно падает как снег на голову в самый спокойный момент.

В окружных участках полицейские играют в домино или шашки — карты запрещены. Участки почти пусты: как обычно, несколько проституток или какая-нибудь цветочница, которую на всякий случай продержат часа три.

Два часа… Внимание: загорелась лампочка II округа. Быть может, на этот раз настоящее преступление, какое-нибудь хитрое ограбление, сенсация, о которой завтра заговорят газеты?

— Алло! Городская полиция. Ваша машина вышла.

Минут пять, не больше, и мы уже все знаем. На улице Бомарше двое подвыпивших гуляк возвращались домой и споткнулись о цветочный горшок. Вбив себе в голову, что привратник назло поставил его у них на пути, они выбили в привратницкой окна.

Все! Три часа… Больной в XVII округе, которого надо везти в больницу… Угнанный днем автомобиль найден в Булонском лесу. Кому-то явно захотелось устроить своей подружке сентиментальную прогулку в машине.

Четверо мужчин пьют только что сваренный кофе и снова набивают трубки. Но, может, с секунды на секунду?.. Нет, на пульте не горит ни одна лампочка. Париж спит. Или… Ведь бывают драмы поначалу тихие. Чтобы убедиться, что ночь прошла спокойно, нужно дождаться восьми-девяти утра, когда привратники разнесут газеты и почту, а горничные в гостиницах постучат в двери номеров. Кто знает, не найдут ли где-нибудь у окраины XVIII округа отравившуюся газом старуху или в меблированной комнате IX округа — неподвижную пару, нанюхавшуюся кокаина?

Почти наверняка в районе улицы Отвиль или Рошешуар какой-нибудь торговец увидит, что решетки на окнах его магазина сломаны, а мехов или радиоприемников и след простыл. А может, утопленник в канале Сен-Мартен?

Четыре часа… Пять… На небе появляется тусклый свет, слышны гудки буксиров на Сене. Один из служащих подводит итог случившемуся за ночь: шесть пьяниц, восемь проституток, привратник с цветочным горшком.

Термометр Парижа остался на нуле.

Мэрия XVIII округа, на Монмартре, на улице Мон-Сени. Обстановка как в полицейской части любого округа: длинный деревянный барьер, выкрашенный в черный цвет, огромная печь, сероватые стены, велосипеды патруля и в глубине кутузка — три-четыре камеры за решетчатыми дверьми: одна для мужчин, другая для женщин, третья для застигнутых на месте преступления — эти не должны общаться с соседями. У тротуара — фургон дежурной части и малолитражка. Вокруг — кишащий людьми район, от площади Клиши до бульваров Барбес, Шапель и Сент-Уэна, включающий барахолку и другие язвы города. Какие вызовы ждут нас здесь?

Суббота, восемь утра. Торговля на рынках идет полным ходом. Улица Лепик напоминает муравейник. Метро здесь пересекает бульвар Рошешуар, а служащие и мидинетки сломя голову летят с Монмартрского холма.

Вот и вызов. Бригадир, из-за жары сидящий в растегнутом мундире, поворачивается к людям, готовым мгновенно прыгнуть в машину.

— «Скорую»! Переход!

Как пьяниц здесь называют «берси», так и «переходами» называют транспортные происшествия, случающиеся на знаменитом перекрестке бульвара Рошешуар. Таким «переходом» и начинается сегодняшнее дежурство: какой-нибудь старичок или старушка, скорее, старушка отправилась за покупками и решила проскользнуть между машинами и трамваем. В больницу! Трамвай задерживать нельзя. Вскоре полицейские возвращаются и переносят сделанную в блокноте запись в толстый журнал: «Элоди Б., 69 лет, место рождения — Кламси, домашняя хозяйка, перелом таза».

Все спешат. Рынки бурлят. Опять звонит телефон.

— Алло! Восемнадцатый? Да! Улица Коленкура?.. Ладно.

Невозмутимый бригадир объявляет:

— Обморок!

Я листаю толстый черный журнал и на страницах в предыдущие дни, кроме «переходов», несколько раз вижу запись: «обморок». Это означает «обморок на улице». Смотрю на возраст: 58, 62, 67, 72 года… Такое случается на оживленных улицах, в толпе: старичок или старушка внезапно оседают на землю; вокруг собираются любопытные. Да, это так! На Монмартре полно стариков, особенно неудачников. И наступает день, когда от голода, стужи или жары… Бригадир мне подмигивает:

— Не считая пройдох!

Бедные пройдохи! Это те, кто больше не в состоянии жить, кто хотел бы успокоиться раз и навсегда: чтобы наверняка попасть в какой-нибудь приют, они, выбрав место пооживленнее, симулируют обморок.

Десять часов: у заставы Сент-Уэн столкнулись два грузовика; один из них, с полным баком бензина, вот-вот загорится.

Одиннадцать: телефонный звонок.

— Алло! Обморок.

Но на этот раз не старичок и не старушка, а молодой восемнадцатилетний бельгиец, который приехал в Париж искать счастья и упал от истощения.

Полдень. Солнце сияет. Трое полицейских грубо вталкивают в участок человека. Один из стражей порядка кладет на стол странный, отточенный как бритва нож, которым этот субъект вырезал в метро карманы.