Стояла поздняя ночь. Вот из-за туч выплыла луна, озарив окрестности ярким сиянием. Видя, что она вот-вот скроется за горою, принц принялся читать молитвы, и звуки его голоса проникали до самой глубины души. Затем разговор перешел на прошлое.

– Как проводят эти дни в столице? – спросил принц. – Прежде в лунные осенние ночи люди собирались во Дворце и услаждали слух музыкой. Одареннейшие музыканты приходили, чтобы показать свое искусство, но ничто не волновало так воображение собравшихся, как нежнейшие звуки струн, доносящиеся из-за занавесей женских покоев. А как любезно сообщались друг с другом прислуживавшие Государю дамы! Разве можно было поверить, что дух соперничества снедает их сердца?

Так, женщины незаменимы в часы утех, большего от них и требовать невозможно, однако именно к ним с неодолимой силой влекутся сердца. Стоит ли удивляться тому, что их существование почитается греховным? Да, родительское сердце обречено блуждать во мраке (3), но разве сыновья доставляют нам столько волнений? За дочерей же не перестаешь тревожиться даже тогда, когда, казалось бы, пора примириться с тем, что все усилия тщетны и предопределения не избежать.

За этими рассуждениями скрывалось столь явное беспокойство за судьбу собственных дочерей, что сердце Тюнагона дрогнуло от жалости.

– Вам хорошо известно, как далеки мои помыслы от этого суетного мира, – сказал он. – Поэтому вас вряд ли удивляет отсутствие у меня каких бы то ни было пристрастий и талантов. Единственное, от чего я не могу отказаться, хотя и признаю всю тщетность этого занятия, – это музыка. Впрочем, даже мудрый Касё [150] когда-то вскочил и заплясал…

Судя по всему, ему очень хотелось снова услышать чудесную мелодию, которая так внезапно оборвалась в то туманное утро. Рассудив, что это будет первым шагом к сближению, принц сам прошел в покои дочерей и принялся их уговаривать.

В конце концов оттуда послышались робкие звуки кото «со», но еще миг – и музыка смолкла. В доме уже спали, над головой простиралось неизъяснимо прекрасное небо, и, казалось, не может быть ничего упоительнее этих звуков, внезапно нарушивших вечернюю тишину. Если б только девушки согласились сыграть еще, но, увы…

– Что ж, теперь, когда начало положено, – сказал принц, – мне остается во всем положиться на вас, на тех, у кого впереди долгое будущее…

И он удалился в молельню, произнеся на прощание:

280

У меня есть предчувствие, что мы больше не увидимся, – добавил принц и заплакал. – Потому я и позволил себе злоупотребить вашим вниманием и открыть вам свое сердце.

ответил Тюнагон. – Как только кончатся состязания в сумо, снова буду свободен, я непременно навещу вас.

Он призвал к себе старую даму, некогда так взволновавшую его своими непрошеными признаниями, и она рассказала ему все, что осталось не досказанным в прошлый раз.

Предрассветная луна освещала покои, так что не было ни одного темного уголка. Спрятавшись за занавесями, девушки любовались изящной фигурой гостя. В Тюнагоне не было заметно недостатков и слабостей, столь обыкновенных в молодых людях, держался он скромно, а говорил так рассудительно и так искренне, что они время от времени осмеливались отвечать ему.

Вспомнив, как быстро эти юные особы пленили воображение принца Хёбукё, Тюнагон невольно подивился своему хладнокровию. В самом деле, вряд ли кто-то другой стал бы медлить, получив столь явное свидетельство благосклонности родителя. Впрочем, нельзя сказать, чтобы его совершенно не тронули слова принца или чтобы союз с одной из его дочерей казался ему невозможным. Напротив, беседуя с девушками в такие вот тихие вечера или обмениваясь с ними трогательными посланиями, в которых шла речь о весенних цветах или осенних листьях, Тюнагон успел вполне оценить их достоинства и привыкнуть к мысли, что они должны достаться только ему, и никому другому.

Было еще темно, когда Тюнагон вернулся домой. Перед его мысленным взором неотступно стояло лицо принца, омраченное печальным предчувствием. «Как только минуют эти беспокойные дни, – думал он, – я непременно навещу его».

Принц Хёбукё тоже тешил себя надеждой, что осенью ему удастся съездить в Удзи полюбоваться алыми листьями. Пока же он довольствовался писанием писем. Впрочем, дочери принца не верили в основательность его намерений, а потому, не придавая его излияниям особого значения, отвечали ему весьма редко.

Наступила осень, и Восьмой принц, слабевший с каждым днем, решил, заключившись в горную обитель, целиком посвятить себя молитвам. Расставаясь с дочерьми, он дал им необходимые наставления.

– Никому не дано избежать последней разлуки, – сказал он. – Я не печалился бы так, будь с вами человек, способный вас утешить. Но, к сожалению, такого человека нет, и я в отчаянии, что оставляю вас без всякой поддержки. Однако вправе ли я из-за одной-единственной привязанности обрекать себя на вечные блуждания во мраке? Даже находясь рядом с вами, я не позволял себе предаваться мыслям о суетном мире, так стану ли я помышлять о нем после того, как мы расстанемся навсегда? Об одном прошу вас, не только ради меня, но и ради доброго имени вашей ушедшей матери, – избегайте поступков, несовместных с вашим высоким званием. Никогда не поддавайтесь на уверения ненадежных людей и не покидайте этой горной усадьбы. Лучше примиритесь с мыслью об исключительности вашей судьбы и приготовьтесь прожить здесь весь свой век. Как только вы утвердитесь в этом намерении, луны и годы пролетят для вас незаметно. Подумайте, разве не достойна уважения женщина, живущая вдали от мирской суеты и не дающая повода к сплетням?

Но будущая участь не волновала дочерей принца. «Разве мы сможем хоть на миг пережить отца?» – думали они, и его печальные речи повергали их в отчаяние.

Принцу давно уже были чужды мирские устремления, но до сих пор он всегда был рядом, и эта внезапная разлука стала для девушек тяжким ударом, хотя, разумеется, они понимали, что вовсе не жестокосердие привело их отца к такому решению.

Накануне того дня, когда принц должен был отправиться в горную обитель, он долго бродил по дому, с необычным для него вниманием рассматривая все вокруг. «Как же они, такие юные, будут жить здесь одни?» – думал он, обозревая непрочное временное жилище, в котором прожил столько лет. Еле сдерживая рыдания, он шептал молитвы, и трудно было остаться равнодушным, глядя на его прекрасное лицо.

Призвав к себе дам постарше, принц сказал:

– Надеюсь, что вы и впредь будете заботиться о барышнях. Упадок семейств, никогда не пользовавшихся влиянием в мире, очень часто остается незамеченным, мое же звание достаточно высоко, и, хотя моя судьба вряд ли может кого-то волновать, мне нестерпима мысль, что потомки мои обречены на жалкое, недостойное их существование. Боюсь, что им придется изведать немало горестей. Несомненно, печали, разочарования – неотъемлемые спутники человеческой жизни. Однако при любых обстоятельствах человек должен вести себя сообразно своему званию. Только тогда он сохранит незапятнанным свое доброе имя, да и совесть его будет чиста. Поэтому, если вам не удастся обеспечить барышням приличное положение – ведь мир неподвластен желаниям, – ни в коем случае не отдавайте их человеку недостойному, с которым союз будет для них бесчестьем.

Едва забрезжил рассвет, принц перешел в покои дочерей, чтобы попрощаться с ними.

– Постарайтесь не скучать без меня, – сказал он. – Не падайте духом и не забывайте о музыке – она послужит вам утешением. Увы, не все в этом мире подчиняется нашей воле. Вы должны смириться.