Монах-распорядитель, торжественно разъяснив основной смысл сегодняшних приношений, огласил текст молебной записки, где воздавалось должное высоким устремлениям принцессы, которая, будучи в расцвете молодости и красоты, сумела отречься от бренного мира и в сутре Лотоса обрести залог вечного благополучия.

Этот почтенный монах, славный мудростью своей и красноречием, превзошел самого себя. Его слова были так возвышенны, исполнены такого глубокого смысла, что все плакали, слушая его.

Гэндзи предполагал обойтись без особой огласки, но слух о том, что в доме на Шестой линии готовятся к церемонии освящения молельни, дошел и до Дворца, и до горной обители, откуда тоже прислали гонцов.

Роскошные пожертвования заполнили покои, право, можно ли было ожидать?.. Впрочем, в доме на Шестой линии так бывало всегда: любая незначительная церемония вопреки желанию Гэндзи превращалась в пышное празднество. А как на сей раз в приготовлениях участвовали еще и высочайшие особы… Вечером монахи получили столько даров, что даже храм не мог их вместить…

Нынешнее положение принцессы возбуждало жалость в сердце Гэндзи, и он старался окружить ее самыми нежными заботами.

– Не лучше ли принцессе поселиться отдельно в доме на Третьей линии, который я собираюсь оставить ей? – предлагал Государь– монах, но Гэндзи отвечал:

– Мне бы не хотелось отпускать ее от себя. Здесь я могу видеться с ней в любое время и знаю все ее нужды. А ведь уже «к концу приближается»… (161). Неужели я должен лишиться и этого утешения?

Тем не менее он распорядился, чтобы дом на Третьей линии привели в порядок и большая часть доходов с принадлежавших принцессе угодий поступала теперь в его хранилища. Более того, по приказанию Гэндзи число хранилищ было увеличено, и все имение принцессы, включая многочисленные ценности, переданные ей Государем-монахом, было перевезено на Третью линию и оставлено под надежной охраной. Гэндзи лично позаботился о том, чтобы дом был снабжен всем необходимым как для самой принцессы, так и для ее многочисленных дам и служанок…

Осенью по распоряжению Гэндзи были произведены некоторые преобразования в саду дома на Шестой линии, в той его части, которая примыкала к восточной стене. Здесь посадили полевые цветы и дикие травы, чтобы можно было прямо из дома любоваться осенними лугами. В помещении, отведенном для принцессы, поставили сосуды для священной воды и прочую необходимую утварь. Убранство покоев было, как и полагается, весьма скромным, но удивительно изящным. Многие прислуживающие принцессе дамы, не желая отставать от госпожи, решили принять постриг. Среди них были не только пожилые дамы, такие, как кормилица, но и молодые, в самом расцвете лет. Из последних принцесса выбрала лишь тех, чье решение показалось ей достаточно твердым, в чьей готовности прожить в монашеском обличье до конца своих дней она не сомневалась. Остальные, почувствовав себя глубоко уязвленными, продолжали упорствовать, но, узнав об этом, Гэндзи решительно воспротивился.

– И речи не может быть! – заявил он. – Если хоть одна из вас примет постриг, поддавшись случайному порыву, это бросит тень на всех остальных, и молва не пощадит никого.

В конце концов около десяти дам приняли постриг и в этом новом обличье остались прислуживать принцессе.

Гэндзи распорядился, чтобы на луг перед домом выпустили сверчков и цикад, и часто в сумерках, когда ветер веял прохладой, приходил в покои принцессы якобы для того, чтобы насладиться их пением. Судя по всему, Гэндзи так и не сумел примириться с новым обличьем принцессы и продолжал докучать ей бесконечными жалобами и упреками. Посторонний глаз не заметил бы никаких перемен в его отношении, но сама она не могла не видеть, что неприятные воспоминания до сих пор не изгладились из его сердца и от прежних чувств не осталось и следа. Потому-то она и решила стать монахиней. Отдалившись таким образом от Гэндзи, принцесса испытала немалое облегчение, и когда б он не докучал ей своими излияниями… Она бы охотно уехала и поселилась где-нибудь в глуши, но не находила в себе довольно твердости…

Однажды вечером, в полнолуние, когда луна еще пряталась за краем гор, Вступившая на Путь принцесса, задумчиво любуясь садом, читала молитвы. Две или три молодые монахини собирались поднести Будде цветы, слышался звон священных сосудов и плеск воды. Было что-то удивительно трогательное в этих трудах, столь непривычных для нашего суетного мира.

Как раз в этот миг пришел Гэндзи.

– Вечерний воздух словно пронизан голосами насекомых, – сказал он и стал вполголоса произносить молитвы будде Амиде. В его устах они звучали особенно торжественно. В воздухе звенел многоголосый хор, звонче других пел сверчок-колокольчик – судзумуси.

– Трудно сказать, кому из осенних насекомых следует отдать предпочтение, – говорит Гэндзи. – Государыне-супруге, к примеру, больше по душе сосновые сверчки. Однажды она нарочно отправила гонцов в дальние луга за сверчками для своего сада. Но теперь их почти не слышно. Хоть и называются они сосновыми, вековечными их, увы, не назовешь. К тому же, судя по всему, они предпочитают держаться подальше от людей и поют в полную силу лишь в горной глуши или в далеком сосновом бору, где никто их не слышит. А сверчок-колокольчик стрекочет так беззаботно, так весело, этим-то он и мил.

тихонько произносит принцесса. В чертах ее, в движениях столько благородства и неизъяснимой прелести!

– Ах, зачем вы так говорите? Право, не ожидал… – пеняет ей Гэндзи. —

Попросив, чтобы принесли китайское кото, он заиграл какую-то прекрасную мелодию, и принцесса, забыв о четках, восхищенно внимала.

Луна, выплыв наконец из-за гор, ярким сиянием озарила все вокруг, и стало так красиво, что сердце замирало от восхищения. Задумчиво глядя на небо, Гэндзи размышлял о том, сколь все непостоянно в этом мире думы его невольно устремлялись к прошлому, и никогда еще кото его не звучало так трогательно и так печально.

Приехал принц Хёбукё, влекомый предчувствием, что в такую ночь в доме на Шестой линии непременно будут музицировать. С ним были Удайсё и несколько придворных соответствующих рангов. Звуки кото привели их в покои принцессы.

– О, вы пришли как раз вовремя, – сказал Гэндзи. – Но если вы хотите усладить свой слух музыкой, вас ждет разочарование. Мне просто было скучно, вот я и решил немного развлечься, тем более что давно уже не брал в руки кото… – И Гэндзи распорядился, чтобы для принца Хёбукё приготовили сиденье в покоях принцессы.

На тот день во Дворце было назначено пиршество в честь полной луны, но, к величайшей досаде многих, его неожиданно отменили, а тут прошел слух, что люди собрались в доме на Шестой линии, поэтому благороднейшие мужи столицы поспешили туда.

Гости сопоставляли голоса различных насекомых, стараясь установить, которые поют лучше, слушали музыку.

– Ночь полнолуния всегда волновала мне душу своей неизъяснимой красотой, – говорит Гэндзи. – Сегодня же, когда в небо «выплывает, сияя, луна»[91], мои думы и в самом деле устремляются к далеким мирам… В последнее время мне часто вспоминается покойный Гон-дайнагон. Теперь, когда его нет с нами, все празднества и церемонии словно лишились прежнего блеска. Право, он был незаменимым собеседником. Кто лучше его улавливал оттенки цветов, различал птичьи голоса?

Говоря, Гэндзи продолжал перебирать струны кото, и скоро рукава его стали совсем мокрыми. Он догадывался, что принцесса все слышит, но ведь даже Государь в таких случаях вспоминал Гон-дайнагона.