— Мне хотелось бы, чтобы он взял меня с собой, — проговорила Хилари безутешно.

— Взял с собой в леса на неделю или даже две? — произнесла я более строго, чем намеревалась. — Ты знаешь, тетя Тиш говорит, что Том уходит в леса и остается там по нескольку недель. Будь серьезна, Хил, ты знаешь, что в понедельник начинаются занятия в школе, а у Тома еще две свободные недели до начала работы колледжа. Нет никаких причин, чтобы не посвящать свое свободное время себе и своим друзьям.

— Я тоже его друг. Я хорошо освоилась в лесу. Том так говорил. Ты видела…

— Но тебе всего десять лет, и в глубине души ты городской ребенок. Давай возьмем твой лук и все, что ты хочешь взять, и вернемся домой до начала трансляции игры. Хотела бы ты пригласить Сюзанну и Эрику поесть „начос" вместе с нами?

— Нет, — ответила дочка, входя в дом. Ее спина была очень прямой, она шла бесшумной свободной походкой, которая казалась уменьшенной абсурдной копией походки Тома Дэбни. Я последовала за Хил и нашла темную, холодную комнату невыносимо пустой, гулкой и безжизненной. Я вышла на воздух, чтобы подождать на солнце дочку. Скоро та появилась.

— Внутри просто ужасно без Тома, — пожаловалась она. — Такое ощущение, что он умер или что-то случилось. Как будто там пусто в течение ста лет.

— Ну, он вернется раньше, чем ты опомнишься, — уверила я. — Мы приедем сюда, как только он позвонит.

Но прошла неделя, еще один день, еще и еще, а Том все не звонил. Хилари хотела поехать на ручей и посмотреть, не вернулся ли ее друг, но я не позволяла. Скоро она перестала спрашивать, звонил ли Том, пока она была в школе, все больше времени проводила на заднем дворе дома, где Картер установил для нее мишень, в течение недолгого зимнего дня выпуская и выпуская стрелы из лука, как маленький бесшумный автомат. Мишень была новая, с „яблочком". Чтобы купить ее, Картеру пришлось съездить в Уай-кросс. Хил поблагодарила Картера, но в его отсутствие на мишень прикреплялся грубый силуэт оленя. Однажды Картер вернулся домой раньше обычного и застал девочку стреляющей в картонного оленя. Единственное, что он сказал, было:

— Ты прирожденный снайпер, глупышка. Упаси Боже, если ты увлечешься охотой!

Я посмотрела на Картера, затем перевела взгляд на дочь. Она быстро опустила голову. Значит, Картеру ничего не было известно о случае с диким поросенком. Я почему-то не могла ничего сделать, пока Хилари не расскажет об этом сама. Но ужасный эпизод повис между нами болезненной и нераскрытой тайной. Хилари вновь занялась стрельбой, а Картер и я направились в дом. В сумерках становилось холодно, и в прохладе чувствовалась сырость, похожая на непролитые слезы или на невыпавший снег.

Ночью и в самом деле был снегопад. Наутро повсюду лежал вызывающий уважение трехдюймовый слой снега, в соответствии с обычаями Юга, школы закрылись, и воцарилась веселая истерия. Хилари, так любившая скудные снегопады в Атланте, на этот раз была далеко не в восторге. Она сидела дома на скамеечке у окна, рисовала что-то на запотевших от дыхания стеклах и все смотрела, смотрела…

— Хочешь покататься на санках? — спросил Картер после полудня. — Санок хоть и нет, но мне кажется, что огромная сковорода для пиццы, которую мы возьмем у мамы, подойдет нам идеально. Она очень быстро свезет тебя с холма.

— Не думаю. Спасибо, — вежливо ответила девочка. Позже, в сумерках она пришла на кухню, где я резала лук, и спросила: — Мама, как ты думаешь, Том будет в безопасности в лесу в снегопад?

— Ох, конечно, Хил, конечно, в безопасности. Иди и заканчивай свои уроки, — воскликнула я более резко, чем могла бы, потому что знала: Картер просматривает деловые бумаги на диване в гостиной и может легко услышать вопрос девочки. Думаю, Хилари тоже знала об этом.

Да он слышал.

— Робин Гуд — трудный пример для подражания, — проговорил он, выходя из комнаты и останавливаясь за моей спиной. Он обнял меня за талию и положил подбородок мне на макушку.

— Очень жаль, что ты слышал ее вопрос, — извинилась я. — Это меньше, чем ничего. Это даже не влюбленность. Просто своего рода… увлечение. У нее так бывает. Как, наверно, у всех детей в этом возрасте. Помнишь, как ей нравились лошади и верховая езда? Сколько это продлилось?

— Я не могу не волноваться по поводу ее страсти к Козьему ручью и Тому. У нас с ней были по-настоящему хорошие отношения. Не думаю, что ошибаюсь относительно этого. И вдруг… Не знаю. Интересно, ты замечаешь, как она изменилась за последний месяц?

— Она изменится еще сто раз, пока не пройдет все стадии, — уверяла я. — Оставь ее в покое. Пусть пройдет время. Уверяю тебя, это увлечение у нее пройдет еще до конца зимы.

— Надеюсь, что так, — проговорил Картер. — Потому что именно к этому времени я намереваюсь попросить тебя назначить дату свадьбы. И я не знаю, смогу ли справиться с ребенком, который влюблен в другого мужчину.

— Но, Картер, прошло меньше полугода. Подожди до весны. Я тогда назову тебе дату.

— Это случится до конца года, Энди?

— Да, — заверила я. Моя голова кружилась. Мне казалось, что я делаю шаг в пропасть.

— Я люблю тебя и всегда буду заботиться о тебе.

— Я это знаю.

Пока не начались занятия в колледже, мы занимались любовью каждую ночь. После этого лежали в моей кровати, разгоряченные и медлительные, и долго разговаривали перед тем, как заснуть. Все было ровным, каким-то застывшим, баюкающим, теплым. Я никогда не чувствовала себя более защищенной, чем в те ночи.

Однажды я спросила Картера:

— Тебе достаточно этого? Того, что мы вместе? Я, конечно, не вечный праздник, я это знаю. Во мне нет ничего неожиданного. Но мы можем попробовать что-нибудь другое, если хочешь.

— Нет, этого достаточно. Это все, чего я хочу. — Картер поцеловал меня в лоб. — То, что происходит с нами сейчас, для меня идеал совершенной любви. Я испытывал дикие страсти, Энди. Но что-то в них всегда… ужасало меня. Мне нужна любовь-дружба. Пристойная любовь, если хочешь. Ты великолепно подходишь мне. Мне подходит подобная любовь. Ты напугала бы меня до смерти, если бы начала кричать что-то на санскрите или вытворять нечто в подобном духе.

— Никакого санскрита не будет, — заверила я, захлопывая внутри себя маленькую дверцу, за которой что-то громко кричало.

Через несколько минут, когда я уже засыпала, Картер прошептал:

— Я надеюсь, что такая любовь и тебе подходит.

— Вполне, — отозвалась я. — Всегда. Спи.

На второй неделе января Клэй и Дэйзи Дэбни давали официальный обед и бал в поместье „Королевский дуб" в честь дня рождения Чипа. Как объяснил мне Картер, когда однажды мы наматывали ночные мили, проезжая по шоссе мимо плантации Дэбни, это полуофициальное окончание пэмбертонского праздничного зимнего сезона.

— Клэй ни разу не отменил этот вечер с того года, как Чип появился на свет, — говорил Картер. — Все наши родители бывали там. Я вспоминаю, как моя мама, разодетая в белое и черное, приходила пожелать мне спокойной ночи, и я обычно думал, как это смешно: взрослые идут на день рождения ребенка. Всегда вечер был одинаков. Мужчины и женщины одеты в официальное черное и белое, оркестр из Атланты, тонны цветов, тысячи зажженных свечей и полночный ужин, приготовленный прислугой „Королевского дуба": куропатки, жареная оленина, дикий рис и водяной кресс-салат с реки Биг Сильвер, около миллиона пирожных и пирожков. Одно и то же меню каждый год, насколько мне известно, — Клэй никогда не нанимал обслуживающую фирму. А еще столько шампанского, что в него может погрузиться подводная лодка. Все это поистине элегантно. Так отличается от сентябрьского барбекю, как день от ночи. Это „Королевский дуб" в наилучшем виде. Такой, какими были крупные охотничьи поместья лет сто назад. Может, некоторые из них и сохранились в Европе. Должно быть, такой вечер стоит Клэю столько же, сколько стоит покупка небольшой страны.

— О да, и все лишь затем, чтобы отпраздновать появление на свет такого чуда, как Чип, — сухо заметила я.