Одна за другой козы Тома приносили козлят, и девочка была очарована крошечными, совершенными новорожденными созданиями. Рождались и козлики, но я не водила Хилари в сарай, когда знала, что Том собирается топить их. Однако дочка все понимала. Нетрудно было прочесть об утрате на лице Тома в такие вечера. Он сохранил двух самых лучших, но Хилари не подходила к козликам. Мне казалось, я понимала почему. Нельзя горевать о том, о чем ты не знаешь.

— Наверно, на болоте полно оленят, — ответил Том на вопрос Хилари. — Этот год удачен для них. Пока я еще не видел ни одного малыша, но Скретч и Риз уже высмотрели нескольких. Когда олени немного подрастут, мы сходим посмотреть. Пусть они сначала обретут свои „лесные ноги".

Несмотря на красоту лесов, весна для нас с Хилари не казалась слишком удачной. Будто язвительность кампании Пэт Дэбни, направленной против нас, предвещала общее недомогание. Скретч приходил не так часто, как раньше, а когда наведывался в гости, то был еще более тихим, худым и более сгорбившимся. Он почти ничего не ел. Старик все еще водил Хилари в леса на традиционные обходы, но в те мягкие, сияющие дни они были там недолго. Хил возвращалась притихшей и замкнутой. Пару раз Скретч не пришел на общий ужин, когда были и Мартин и Риз. Этого с ним никогда раньше не случалось.

— Он болен, — объяснил Том в один из таких вечеров. — Я очень хочу отвести его к врачу. Он может знать много, но он не знает всего.

— Он стар, вот и все, Том. — Риз Кармоди печально посмотрел на хозяина домика. — Скретч был старым уже тогда, когда я познакомился с ним. И он не будет молодеть. Если старик говорит, что у него ничего не болит, значит, так оно и есть.

— Нет, что-то все-таки не так, — возразил Том. — Иногда бывает, будто Скретча пронизывает свет — можно почти разглядеть кости. Не знаю, почему он так упорно не желает идти к врачу.

— Он сказал мне, что пойдет, когда закончит свои дела, — раздался тоненький голосок Хилари. — Но как раз теперь ему нужно что-то сделать. Он пойдет, только попозже.

— Что? Какие еще дела? — встрепенулся Том.

— Он не сказал какие. Но я предполагаю, что он заботится о лесах. Наблюдает. Разве не в этом его работа?

— Именно в этом, — подтвердил Мартин, улыбаясь девочке. — Он наблюдает. А ты случайно не узнала, за чем именно он наблюдает? А, Хил?

— Нет. Но он, наверно, расскажет нам, когда обнаружит то, что ищет.

В середине месяца Скретч и Хилари стали свидетелями массовой гибели рыбы в верховьях ручья, в тех местах, где я никогда не бывала. Они вернулись домой и все рассказали Тому.

— Это было ужасно, — говорила девочка. — Их были целые груды, животы вздулись, как воздушные шары, а чешуя сверкала на солнце, как зеркало. А запах… ужасно…

На глаза дочки навернулись слезы, я не видела ее такой расстроенной уже много недель.

Том посмотрел на Скретча:

— Что ты думаешь по этому поводу?

Тот покачал головой:

— Не знаю наверняка. Они жутко распухшие, не видел я раньше такого.

— Мы должны этим заняться, — сказал Том Ризу и Мартину. — Нам необходимо произвести очистку. Не думаю, что тебе, Скретч, следует идти с нами. Требуется слишком много усилий и слишком много времени. И вам, Диана и Хилари, тоже не нужно. Работа на пару дней. Позже я отведу вас туда, когда… осквернение не будет так сильно заметно.

— Я иду, — заявил Скретч, и его невозможно было переубедить.

В тот вечер я увезла Хилари домой очень рано; я знала, что в доме или на лужайке перед ним состоится какая-то церемония — ритуал пения и танца, пламени костра и магических заклинаний. Раз мы не являемся участниками церемонии, рассуждала я, нам не следует вмешиваться и в ее подготовку.

Мужчины отсутствовали в течение двух дней, а когда Том вернулся, он был задумчив и молчалив. Я знала, что он ненавидит любую массовую гибель животных и любые нарушения естественных ритмов жизни и смерти на болотах.

— Из-за чего они погибли? — спросила я.

— Не знаю. Так случилось. Я довольно часто слышу о подобных вещах, а читать об этом приходится все больше и больше. Ничего, на что можно было бы обратить внимание, чтобы понять причину, просто… двадцатое столетие. Мы. Все дерьмо вокруг нас.

На последней неделе апреля Скретч сообщил Тому, что видел больную самку оленя в небольшом стаде в верховьях, около Королевского дуба. В ту же ночь, когда Хил отправилась в свою комнатку, Том заявил мне, что собирается выследить и убить это животное в самые ближайшие дни.

— Ей около года — так считает Скретч. Надеюсь, что у нее нет олененка. Старик его не видел. Этого просто нельзя допустить. Скретч сказал, что она выглядит очень больной. Но он не мог подойти достаточно близко, чтобы определить наверняка. Бог знает, чего это стоило ему — сказать о себе такое. Раньше не было такого оленя, которого бы Скретч не мог выследить.

— А что он думает насчет болезни этой самки? — спросила я, думая с жалостью и ужасом о молодом животном, старающемся держаться со всем стадом, и о той боли, страхе и слабости, что испытывает несчастная олениха.

— Нет, ничего определенного, — ответил Том. — Знаю, он считает, что это имеет какое-то отношение к его знаменитым огням в воде. Старик все еще видит их в верховьях ручья. Но он говорит о них не так уж много.

— Мне не нравится эта история. Я думала, что мы уже покончили с огнями в воде. Надеюсь, он ничего не говорил об этом Хилари.

— Нет. Я велел ему не делать этого. Во всяком случае не думаю, что он бы это сделал. Он не стал бы пугать Хил. Не беспокойся. Просто болотный газ. „Болотные духи", как говорят люди, живущие в той же части леса, что и Скретч. Я тебе уже говорил об этом. Может быть, в верховьях ручья больше фосфора, чем на спичечной фабрике в лесопромышленной зоне, но это чернокожим втолковать невозможно. Наверно, они приносят в жертву кур или что-то еще с такой же легкостью, как мы говорим.

— Надеюсь, ты прав. Том, почему ты веришь почти любому мифу о лесах, за исключением единственного — о воде Козьего ручья?

Он помолчал немного, затем сказал:

— Полагаю, потому что вода — наиболее священная вещь. Вода — это мать и спаситель. Ты знаешь, в каждой культуре и в каждой религии именно через омовение водой ты получаешь новое рождение, ты становишься вновь созданным и спасенным. И если в моем сердце и есть какой-либо настоящий, всеобъемлющий ужас, так это если что-то… погубит воду. Подожди минуту. Я хочу прочесть тебе кое-что.

Том поднялся, прошел в спальню и возвратился оттуда с пачкой бумаг, выглядевших так, будто они были вырваны из журнала.

— Послушай вот это. Довольно давно Лорен Эйзели написал это в „Бесконечном путешествии". Мне никогда не приходилось встречать, чтобы подобная мысль была выражена лучше. „Если на этой планете и существует чудо, то оно заключено в воде… Может быть, один раз в жизни нам удается вырваться из границ плоти. Один раз в жизни, если повезет, можно так слиться с солнечным светом, воздухом и бегущей водой, что бесконечные тысячелетия, которые знакомы горам и пустыням, незаметно промелькнут за один день. Ум погружается в самое свое начало среди старых речных корней, неясных струек и движений, которые пробуждают к жизни даже неодушевленные предметы. Как будто человек однажды неожиданно вступил в зачарованный волшебный круг, а когда вышел из него, понял, что целое столетие пролетело в одну ночь. И он никак не может разгадать этот секрет, но я уверен, ответ на загадку скрыт в обыкновенной воде. Эта материя проникает повсюду — она притрагивается к прошлому и готовит будущее, она движется под обоими полюсами и рассеяна в воздушных высотах. Она может принять такую изящную и совершенную форму в снежинке и безжалостными волнами моря может ободрать некогда живых до голых, сверкающих костей". Том поднял голову и взглянул на меня.

— Я понимаю, — сказала я просто. Я действительно понимала.

— Во всяком случае, я отправлюсь вверх по ручью и займусь оленихой. Если смогу, рано утром в субботу. И совершу очистительный ритуал. Я думаю… я думаю, настало время и тебе пойти вместе со мной. Это будет чистая, быстрая и милосердная смерть. И необходимая. У тебя не возникнет никаких противоречивых чувств. Это хороший способ, чтобы начать объяснять тебе сущность акта убиения животных. И я бы хотел, чтобы ты увидела очищающий ритуал.