Из размышлений нас вывел Кавээн. Он где-то пропадал часа два и заявился с каким-то загадочным взглядом, словно сюрприз нам приготовил... Он нас и в самом деле ожидал. В виде новой версии о причинах катастрофы. Версия была кавээновского производства, и уже в силу одного этого достаточно экзотическая и малоправдоподобная. Кавээн собрал нас вчетвером в их с Игорьком палатке и по всему видно было, что он приготовился говорить долго. Это само по себе уже было сенсацией, поскольку говорить монологами Кавээн не умел и не любил. И раз решился на такое – значит, очень хочет повысить свой рейтинг в группе, и, главное, у него есть какой-то материал, на котором это можно сделать... Ну что ж, послушаем. Кроме всего прочего, это само по себе обещает быть забавным зрелищем...
Рассказчик Кавээн, конечно, – никакой, и он сразу выпалил нам, что среди спасенных на «Сергее Есенине» людей он разыскал психически неуравновешенного типа, который заявляет, что это он взорвал теплоход... Кавээн сам и спас этого типа вместе с Абрамычем в первый день нашей работы... Кавээн горячился и все пытался привлечь к рассказу Григория Абрамовича:
– Ты вспомни, Абрамыч! Что он бормотал всё, когда мы его пальцы от ножки стола отрывали? Он вцепился тогда мертвой хваткой!
Абрамыч пожимал плечами и говорил недоумевающе:
– Не помню... Пальцы мы ему чуть не пообломали тогда, это помню. Крепко держался паренек...
– Да какой-там паренек! – горячился Кавээн. – Ему по паспорту – сорок восемь... Он с виду только – сопляк... И дохляк самый настоящий. Кожа да кости. А если его послушать...
И Кавээн сокрушенно покрутил головой.
– Саш, да ты давай поскорее к существу дела переходи, – не выдержал Григорий Абрамович. – Взялся, как говорится, за...
Но он тут же спохватился и оглянулся на меня. Я поняла, что он хотел сказать. Была такая довольно пошлая, если воспринимать ее живописно, поговорка нашего майора: «Взялся за грудь, говори что-нибудь». Смутился он, конечно, зря – мои уши привыкли за время общения со спасателями к любой ненормативной лексике. Дело было в том, что у Абрамыча были свои собственные представления об общении со мной. Он относился ко мне как к женщине и как к дочери одновременно. Поэтому считал недопустимым для себя говорить пошлости в моем присутствии. И мне это всегда нравилось.
– Извини, Оленька, я хотел сказать – не тяни кота за хвост. Есть что сказать – говори. А так внутри и скиснет...
– Хорошо, хорошо... Я скажу. Но я тоже буду излагать это в виде картинки такой... Ну как там, в газете этой, что ты, Абрамыч, читал...
На Кавээна, видно, та газетная статья произвела неизгладимое впечатление. Настолько большое, что он и сам захотел попробовать... Мы все промолчали. А он, ободренный нашим молчанием и отсутствием шуточек в свой адрес, начал с тривиального плагиата.
– В тот вечер у Алексея Гмызы просто голова гудела от... от мыслей. С ним такое уже бывало. Он лежал на своей койке в каюте «Сергея Есенина». ...Это на третьей палубе слева по борту, помнишь Абрамыч, где мы его нашли?.. Там и лежал. И в потолок смотрел. Потолок вдруг треснул у него на глазах. Алексей сразу же отвел взгляд. Глаза, то есть, опустил... Он-то уже знал, в чем дело. У него через взгляд энергия какая-то выливалась... И ломала все. Он и забеспокоился. Как бы не вышло чего. Ведь на воде все же, а он плавать не умеет. Ну – так он мне сказал, я вот с ним только что разговаривал около гостиницы. Он – на палубу. Он всегда, как начинает из него энергия переть, на палубу выбегал и в воду смотрел. Ну, в воду ее спускал, что ли... Говорит, что иногда даже мертвые рыбы всплывали после этого. Ну, в смысле – которые сдохли от взгляда его. Вот, значит... Выбежал он. Время – ночь, сами знаете. Смотрит – не видит ничего. Туман. Он и испугался. «Откуда я знаю, говорит, что капитан в тумане умеет плавать? Я вот и при хорошей видимости – не умею». Ну и начал вперед вглядываться, высматривать там хоть что-нибудь. Какие-то огоньки разглядел. Ну и присосался взглядом к этим огонькам... Я, кстати, думаю, что это еще один поезд по мосту проходил в это время... «Смотрю, говорит, я вперед и вижу, как по моему взгляду поток энергии идет. Мощный такой. В руку толщиной. Или в ногу. Может быть, говорит, это и не теплоход поезд с моста столкнул, а я это сделал – своим взглядом...» А как же, спрашиваю я его, теплоход-то оказался совсем не там, где ему нужно было? «А это, говорит, свойство такое у энергии, которую мой взгляд излучает – она материальные тела к себе притягивает. Вот теплоход и пошел по лучу моего взгляда, как по новому курсу. Это, говорит, просто я смотрел не туда, а то бы никакой катастрофы и не случилось. Если бы, то есть, он знал, куда смотреть нужно...
Мы все слушали его молча. Мы с Игорьком откровенно улыбались. Григорий Абрамович сидел с серьезным видом. У них с Кавээном особые отношения. Абрамыч десять раз подумает, не оскорбит ли Кавээна его улыбка, даже если тот откровенную пургу несет, как вот сейчас... Мужская дружба, что поделаешь. Я Абрамычу иногда совершенно искренне сочувствую, вполне серьезно...
– А вот вы зря смеетесь все, – обратил внимание на нас с Игорьком Кавээн. – Думаете, я тоже так ему сразу поверил... Не-е-ет... Я ему говорю... – мы в пивнушке с ним стояли, там, в двух шагах от гостиницы...
Кавээн тут же смущенно посмотрел на майора и замотал головой.
– Не, Абрамыч, пиво он пил, я только нюхал. Он пил, я курил...
Абрамыч криво усмехнулся.
– Я ему говорю, – ну ты, это... покажи мне... То есть, как это взгляд твой... ну, работает, грубо говоря... Он уставился на соседа, который воблу грыз, смотрел на него минуты две. Тот ничего. Воблу погрыз, начал пиво пить. Потом этот псих-то мой, Алексей, говорит: пиво, мол, мешает. Надо на трезвую голову. Да и истощился я, говорит, пока поезд с моста спихивал. Килограмм, наверное, двадцать сбросил. Надо сначала энергии подкопить... А что? Ты ж видел, Абрамыч, какой он тощий!..
Тут мы с Игорьком не выдержали и откровенно расхохотались. Кавээн на нас надулся и пробормотал обиженно, отвернувшись в сторону:
– Что вы ржете-то? Умники! Вы докажите сначала, что этого не могло быть, – так, как он говорит. А тогда ржать будете...
– А что тут доказывать, – сказал сквозь смех Игорек. – Ты же сам его назвал – псих! Смотри, еще заразился, наверное, от него!
– Это не заразное... – буркнул в ответ Кавээн.
– Я тоже так думал, – возразил Игорек уже без смеха, но все еще улыбаясь. – А вот послушал тебя сейчас...
– Ну а ты чего молчишь? – напустился на меня Кавээн. – Психи – это твоя специальность...
– Да нет, дядь Саш, ты не прав, – возразила я. – Психами психиатры занимаются, а я – психолог. Моя, как ты говоришь, специальность – нормальные люди, которые попали в трудное положение...
– А психи, – подхватил, по-своему интерпретировав мою мысль, язвительный Игорек, – это те, кто верит во всякие паранормальные явления, в потоки энергии толщиной с ногу, в треснувшие от взгляда потолки, в мертвых рыб и прочую чушь. Что тут доказывать-то. И так ясно, как под микроскопом...
– Мне эта версия тоже кажется, мягко говоря, нереальной, – подал осторожный голос Григорий Абрамович. – Но боюсь, она понравится многим другим... Я давно обратил внимание, что наиболее популярной всегда почему-то становится наиболее дикая версия...
И тут Григорий Абрамович меня удивил. Я... да мы все привыкли к его осторожности и взвешенности решений. Прежде чем что-то предпринять, Абрамыч сто раз подумает, что из этого выйдет и не будет ли иметь нежелательных последствий. А то, что он мне предложил, было продолжением той линии поведения, которая вызвала такое раздражение у ФСБ в лице полковника Краевского и неудовольствие начальства, то есть генерала Кольцова.
Неожиданно не только для меня, но и для Игорька с Кавээном Абрамыч повернулся ко мне, проникновенно посмотрел в глаза и сказал:
– Оленька... Мы не так давно работаем с тобой вместе, но у меня такое чувство, что знаю тебя уже много лет, ну, никак не меньше десятка. Я хорошо понимаю, что запрещать тебе думать над причинами произошедшей здесь катастрофы я не могу – ты меня все равно не послушаешь. Больше того, я и не хочу тебе этого запрещать. Я знаю, что ты все равно будешь собирать информацию об этом, запрещу я тебе или разрешу...