– Только у «Аякса», наверно, немного побольше. Хорошо, я приеду, – произнес Владимир. – Но только ты со свойственной тебе предусмотрительностью не оставил мне расклада. Думаешь, я имею понятие о том, где тебе отгрохали этот дворец?

– Поедешь вместе с Афанасием, – ответил Марков и, коротко попрощавшись, дал отбой.

...Свиридов доехал до нового загородного особняка Маркова вместе с Фокиным. Впрочем, если быть до конца точным, это Фокин доехал до китобоевской Альгамбры со Свиридовым, потому что ехал Афанасий на свиридовском «БМВ»: свой потрепанный «Опель» пресвятой отец буквально на днях познакомил с одним из фонарных столбов на Московском проспекте.

Знакомство вышло столь тесным, что «Опель» без раздумий списали в металлолом, а отцу Велимиру попеняли, что такой уважаемый человек – и так демонстративно пренебрегает правилами дорожного движения. А по совместительству и моральными нормами, потому что на увещевания гибэдэдэшника Афанасий Сергеевич промычал что-то маловразумительное и мешком выпал из салона покалеченного авто.

Перепуганные гибэдэдэшники вызвали «Скорую», врачи которой с удовлетворением констатировали отсутствие каких бы то ни было травм на монументальном теле Фокина, а также наличие алкогольного опьянения в высшей степени, квалифицируемое сакраментальным: «Пьян, как последняя свинья».

Фокина лишили прав, да если бы и не лишили, личного автотранспорта у него все равно уже не было, и вот теперь он сидел в машине Свиридова, размахивал рукавами своей праздничной ризы и возмущенно грохотал глубоким протодиаконским басом:

– Да что ты тащишься, аки смерд на чахлой кобыле? Сто шестьдесят – это разве скорость, пуп ты многогрешный?!

Свиридов только отмахивался, а под конец, устав от воплей и проклятий святого отца, увеличил скорость до двухсот километров в час. Увеличение скорости совпало с ухудшением качества дороги, и «БМВ» начало угрожающе подбрасывать на ухабах. Фокин, который накануне изрядно выпил, наконец замолчал, его доселе багрово-красная физиономия покрылась зеленовато-серой бледностью: вероятно, на почве жесткого абстинентного синдрома Афанасия Сергеевича порядком растрясло и теперь усиленно тошнило.

– Харош, Владимир... харр... ош... по воде аки посуху... бля-а-а...

Свиридов покосился на страдальческую харю отца Велимира, на фоне которой лик святого мученика Себастьяна, пронизанного стрелами, показался бы просто средоточием покоя и довольства жизнью, и поспешил сбавить скорость.

Тем более что уже показался шлагбаум, возле которого маячили две темные фигуры охранников.

Свиридов назвал свою фамилию, ее нашли в списке приглашенных, и машину пропустили под неподвижными стальными взглядами марковской охраны.

Вилла Валерия Маркова в самом деле заслуживала того, чтобы отпраздновать на ней славный сорокалетний юбилей одного из крупнейших бизнесменов Поволжья, по совместительству – влиятельнейшего криминального авторитета, державшего под своим контролем половину саратовской братвы. Эти пропилеи представляли собой внушительнейшее сооружение, изрядно смахивающее на средневековый замок – то ли остроконечными башенками с круглыми окнами по углам здания, то ли стенами с контрфорсами и стрельчатыми окнами...

– Лепота-то какая, – вяло выдавил Фокин и почти вывалился из машины, и его тут же неудержимо выворотило прямо на великолепный английский газон. Доездился, Михаэль Шумахер недоделанный.

Свиридов вспомнил слова Маркова о том, что один подогрев для этого газона обошелся в семь тысяч долларов, и, поспешно подхватив опорожнившегося Фокина под руку, буквально поволок его к внутренней ограде.

В этот момент, едва не задев блистающим черным боком дверцу свиридовского авто, на стоянку перед виллой вырулил огромный «мерс-600», а за ним – два джипа, вероятно, с охраной.

«Это что – новые друзья Китобоя?» – раздраженно подумал Владимир, видя, как только несколько сантиметров отделяли его многострадальную «бэшку» от центра техобслуживания.

...Из «Мерседеса» не торопясь извлек свои упитанные телеса высокий рыхлый мужчина лет сорока, с круглым самоуверенным лицом, двойным подбородком, модной трехдневной небритостью и сытым выражением вальяжного и снисходительного довольства жизнью. Погладив вздымающееся над ремнем вместительное брюшко, мужчина пристально посмотрел на дом Китобоя и произнес:

– Это я удачно заехал!

Свиридов скептически посмотрел на цветущее лицо самодовольного господина, окинул взглядом сухощавого невысокого мужчину – довольно-таки пуританского вида, – появившегося рядом с толстяком, и пошел к парадному входу в дом. На самой верхней ступеньке широкой белоснежной лестницы стоял представительный бородатый швейцар в белоснежном фраке и, приветствуя всех входящих поклонами, придерживал массивную трехметровую дверь.

Свиридов присвистнул:

– Ничего себе! Живут же люди, ек-ковалек! А мы с тобой, Афоня, все больше лазаем по стройкам... кирпичи воруем!

Банкетные столы были накрыты в главном приемном зале виллы, по своему великолепию мало чем уступающем иным бальным залам прославленных исторических дворцовых комплексов. У потолка раскинулись в вычурном хрустально-золотом великолепии огромные роскошные люстры. По краю зала шла обведенная фигурным мраморным портиком балюстрада, вдоль которой на белоснежной стене красовалось несколько картин – довольно удачных копий мировых шедевров.

С балюстрады широкие арочные двери вели на огромный балкон с дорическими колоннами, впрочем, сработанными довольно грубо.

На этом-то балконе в окружении нескольких дам в вечерних (хотя день был еще в полном разгаре) туалетах стоял сам виновник торжества. Выглядел он весьма представительно – высокий, широкоплечий, в идеально пригнанном по фигуре дорогом темном костюме. Разговаривая с женщинами, он время от времени оглядывался и искал кого-то взглядом.

– Где этот чертов Базилио? – наконец бросил он одному из стоящих чуть поодаль охранников, и в его голосе, несколько секунд назад бархатно-мягком, явственно прозвучало глухое раздражение. – Я же поручил ему сопроводить Маркелова, а то, не ровен час, заблудится.

– Маркелов только что подъехал. С ним и Сергей Иванович, – почтительно доложил тот.

– Ага... отлично. Подъехал, значится. Вот и чудно, дорогие россияне.

Выдав этот набор трюизмов, Китобой направился в дом – встречать дорогих гостей.

Он столкнулся с толстяком на лестнице. Тот медленно поднимался по ступенькам, опираясь на руку сухощавого господина, который, несмотря на то что был почти на голову ниже своего босса, вероятно, отличался большой физической силой. По крайней мере, так решил Свиридов, который стоял у двери и удерживал на месте беспокойно озирающегося отца Велимира.

Китобой, увидев Владимира, приветливо кивнул ему и бормочущему богохульства пресвятому отцу, а потом поспешил навстречу толстяку:

– Мое почтение, Кирилл Глебович! Рад, что вы приняли мое приглашение.

– И не жалею об этом, – приятным, чуть хрипловатым вальяжным голосом ответил тот. – Не так ли, Януарий Николаевич?

Сухощавый господин с диковинным именем еле заметно кивнул и помог Кириллу Глебовичу подняться на последнюю ступеньку.

– Прошу в дом, господа, – проговорил Китобой и жестом радушного хозяина указал на широко распахнутые бородатым швейцаром двери. – Надеюсь, то, что приготовили мои люди, вам понравится.

– Это кто? – спросил у Фокина Свиридов. – Ты же в курсе почти всех знакомств Маркова. Чего нельзя сказать обо мне...

– Кто? – переспросил Фокин и тут же пожал широченными плечами: – А черрт его знает!!

Форма ответа явно не приличествовала священнослужителю. Вероятно, это почувствовал и сам отец Велимир, потому что повернулся к представительному швейцару с бородой и, неопределенно покрутив пальцем в воздухе, спросил:

– Это... стало быть, братец... вот этот, толстый, на «шестисотом» «мерине» – это кто такой?