– Ну-ка, хватит паясничать, рассказывай толком, что ты там новенького узнал...

– Унюхал, Абрам Григорич! – восхитился Игорек, и я только сейчас сообразила, что он не совсем трезв. – Вот что значит опыт! Не то, что вы... Я сегодня познакомился с такой девушкой! В автобусе с ней ехал. Я на работу, а она на лекцию... А в результате – оба оказались в... баре! Да! И выпили по паре коктейлей... Это у вокзала, недалеко, кстати, от того самого роддома... Оленька, у нее такие глаза! Клянусь, они мне показались даже больше, чем стекла от противогаза... Впрочем, я опять не совсем о том говорю, извините...

Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, потом замер, сосредоточился и, когда открыл их снова, показался мне намного трезвее.

– Она рассказала мне, почему не хочет идти сегодня на лекцию, и это, представьте себе, оказалось главным во всем нашем мимолетном знакомстве. Ибо... Хм, какое красивое слово... Ибо... Ибо, пораженный этой новостью, я впал в глубокую задумчивость и не заметил, как девушка меня покинула. А адрес ее или телефон я не успел спросить. Помню только, что ее зовут Марина. Или Наташа. Какая, впрочем, разница... У нее такие глаза! Впрочем... Что это я заладил – впрочем да впрочем... Она сказала мне, что вчера их профессор, фамилию его не помню, помню, что по генетике, отмочил корку! Это она так сказала – отмочил корку! Он прямо на лекции заявил, что какой-то шутник прислал ему письмо. В письме, написанном, как он сообщил очень грамотным языком, что для студентов-медиков, вообще-то нехарактерно... Так вот, в письме была угроза! Его обещали взорвать, если он не прекратит свои исследования по проблеме выращивания из донорской клетки внутренних органов человека. Он что-то там выращивает у себя в пробирках... Вспомнил, она сказала, что профессор пытается из одной клетки вырастить мозг человека. И у него что-то даже получается... Профессор искренне считает, что это шуточки студентов...

Мы, честно говоря, были поражены. И, конечно же, не тем, что Игорек напился в рабочее время. Террорист перешел к столь активным действиям, что останавливать его нужно немедленно. Он, судя по всему, не остановится, – кто знает, сколько бомб у него уже готовы... Не успокоится, пока все их не разошлет по белу свету...

– Григорий Абрамович, – сказала я, – разрешите, я попробую через телевидение установить с ним контакт... Мы не можем сидеть на месте и ковыряться в его делах по прошлым взрывам, когда он намечает себе новые жертвы, и ждать, когда появится сообщение о новом взрыве...

– Насколько я понимаю, охрану профессора мы сами обеспечить не сумеем, – сказал Грэг. – Хотим мы этого или не хотим, а придется поставить в известность наших друзей из ФСБ и сообщить им эту информацию. Игорька туда не пошлешь, придется, Оля, тебе навестить своего знакомого майора Нестерова и передать утренние наблюдения нашего любвеобильного Игоря... А оттуда поезжай на телевидение, я позвоню главному редактору службы информации, договорюсь с ним. Возможно, небольшое интервью тебе придется дать, так ты там осторожно, лишнего не говори... Впрочем, сама, Оля, конечно, понимаешь...

Вернулась я часа через три, порядком измочаленная несколькими дублями записи моего обращения к террористу. Никогда не думала, что выступление перед несколькими миллионами зрителей, которые тебя напряженно слушают, может оказаться столь тяжелой работой. А что слушать меня будут напряженно, я не сомневалась. История со взрывами уже выползла наружу из сейфов ФСБ, обросла подробностями, в которых трудно было отличить правду от вымысла, количество погибших от взрывов росло просто с каждым часом и уже перевалило все разумные пределы. В одном роддоме, как могла вам сообщить любая пенсионерка, встреченная вами в магазине, погибло не меньше полутора тысяч только что родившихся младенцев, которых раскидало взрывной волной по всему кварталу... Чтобы оценить буйство фантазии тарасовских пенсионерок, вам достаточно вспомнить, что число это завышено всего-то раз в сто...

Поэтому я не сомневалась, что сегодня стану «звездой» тарасовского телеэкрана... А вот майор Нестеров отнесся к моему сообщению почти равнодушно. Он, конечно, поблагодарил, но по его взгляду я понимала, что проблема безопасности профессора из мединститута его не волнует. Наверное, его больше беспокоил вопрос о том, «свободна» я или «занята», как это они называют... Я имею в виду мужчин нестеровского типа. Которые никогда не посягают на нас, «занятых» женщин. Меня такие поклонники просто раздражают, хотя я ничего не имею лично против майора Нестерова. Просто он мне неинтересен... И еще я подозревала, что ему и самому хорошо известно о случае с профессором-медиком, но передо мной он ломает комедию. А если так, то за намеченной террористом жертвой давно уже ведется наблюдение... Ну и хорошо, ничего другого мне, собственно, и не нужно.

В управлении я стала свидетельницей спектакля, главным героем которого стал Кавээн. Он сегодня выступал в роли, в которой я его еще ни разу не видела. Я уже говорила, что Кавээн – специалист по распределению гуманитарной помощи. Делает это он очень просто. Подгоняет к стоящему на запасной полосе авиагрузовику «КамАЗ», собирает у толпящихся уже около самолета «стервятников» разнообразные приказы и решения, подписанные кем угодно, это его не интересует, – и рвет эти бумаги у них на глазах. Затем встает на трапе в грузовой отсек и ждет, когда самый возмущенный из них полезет с ним разбираться.

Разбирается Кавээн всегда конкретно – спускает этого самого возмущенного с трапа вниз головой. Возмущение у того сразу же проходит, а одновременно значительно редеет группа желающих поживиться гуманитаркой. Пару раз в него стреляли. Но Кавээн оба раза сумел уберечься от пули и одного из стрелков сдал в уголовку... Разогнав «стервятников», Кавээн загружает «КамАЗ» и звонит в управление Грэгу, тот высылает пару спасателей из числа своих старых приятелей, и они конвоируют машину непосредственно к месту расположения пострадавших, а не на какой-нибудь промежуточный склад, как это делается во всех остальных случаях. А Кавээн остается в самолете – загружать следующий «КамАЗ». В результате эффективность использования гуманитарной помощи возрастает процентов до восьмидесяти вместо обычных двадцати, когда этот процесс происходит без участия дяди Саши. Хотя и он уследить за всем абсолютно, конечно, не может...

Он сам прекрасно понимает, что гуманитарку все равно воруют, не на аэродроме, так в другом месте, и устраивает иногда самую настоящую облаву на таких вот мелких, по сравнению со «стервятниками», воришек. Кавээн называет их «хорьками»...

Одного такого «хорька» он и приволок сегодня в управление. Кавээн выловил его у областной детской больницы, куда распределили большую часть матерей с детьми из числа пострадавших в роддоме, с двумя огромными ящиками. В одном оказались медикаменты, в другом – детское питание. Лекарства Кавээн передал в больницу, а ящик с детским питанием заставил «хорька» прихватить с собой в управление... И теперь занимался процессом «перевоспитания посредством детского питания», как он объяснил...

«Хорек» оказался пацаном лет семнадцати, одетым вполне прилично, по его понятию, – в темно-зеленую борцовскую майку с огромными вырезами под мышками и адидасовские спортивные штаны. Вероятно, он считал себя крутым парнем, по крайней мере до того, пока не встретился с Кавээном. С тех пор впал в детство. Так можно было подумать, глядя, как он поглощает детское питание под присмотром дяди Саши... Потому что выражение лица у него при этом было самое бессмысленное, младенческое...

Григория Абрамовича в управлении не было, и никто Кавээну не мешал развлекаться. Впрочем, сам он это считал не столько развлечением, сколько осуществлением справедливости...

«Хорек» обладал довольно накачанной фигурой, мышцы его плеч могли бы произвести на неопытного в таких делах человека впечатление – они бугрились и очень живописно ходили волнами, когда парень наклонялся над ящиком, чтобы достать из него очередную баночку какой-то молочной смеси и вытряхнуть себе в рот... Но на Кавээна его фигура, очевидно, не произвела никакого впечатления, поскольку под каждым глазом у «хорька» красовалось по синяку.