Но от порт-артурских берегов на пересечение курса «Решительного» и «Стерегущего» шли два японских минных крейсера. Суда, развивая предельную скорость, густо дымили. Чувствовалось, что японцы выжимают из своих машин все, чтобы поскорее сблизиться с русскими.

— Сволочи! Вас только не хватало! — вслух выругался Ливицкий. — Виноват, вашескобродь, — сконфузился минер, увидев проходившего мимо старшего офицера.

— Ничего, я тоже так думаю, — миролюбиво произнес Головизнин, торопливо прикидывавший, сможет ли «Стерегущий» не только отбиться от наседавшей на него первой колонны миноносцев, но и уйти от приближавшихся к нему минных крейсеров.

Неуклюжие серо-стальные крейсеры проявляли неожиданные быстроту и юркость, совершенно не вязавшиеся с их внешним видом. Они до смешного и как-то слишком по-домашнему походили на огромные утюги. Такими же, только миниатюрных размеров, Головизнин играл в детстве, беспощадно обрушивая их на расставленные по полу лодочки и спичечные коробки с оловянными солдатиками, изображавшие вражеские эскадры и транспорты. Только сейчас в бока чужих утюгов были врезаны стволы настоящих орудий, нацеленных по линии борта «Стерегущего».

— Не иначе, как мины ходили разбрасывать под Артуром, — не то вопросительно, не то утвердительно произнес Ливицкий, довольный случаем поговорить со старшим офицером в столь необычную минуту. — А может, прямо из Японии плывут?.. Не знают еще, что адмирал Макаров здесь, вот и шляются.

— Как аппарат? Готов? — сухо оборвал его лейтенант.

— Так точно, — по-казенному подтянулся Ливицкий, понимая, что наступил момент, когда люди неодинаковых положений и званий переходят от частных разговоров к неотложным служебным делам, в которых один начальник, а другой подчиненный.

— Тогда сделай, чтобы японцы никогда больше к Порт-Артуру не ходили. Понятно? — произнес старший офицер, смягчая тон.

— Понятно! Есть японцам никогда больше к Артуру не ходить, — повторил Ливицкий, преувеличенно поспешно делая одновременно шаг к минному аппарату, чтобы служебной исполнительностью показать, в свою очередь, лейтенанту, что неофициальные разговоры кончены.

— Нашел с кем болты болтать, — пренебрежительно бросил Тонкий, провожая глазами уходившего к мостику Головизнина.

— И то верно! Офицера, брат, сразу не раскусишь, — ответил Ливицкий.

Сейчас уже всему экипажу было не трудно разгадать намерение японских кораблей. Сближавшиеся со «Стерегущим» минные крейсеры отрезали путь к Порт-Артуру.

В этих замыслах врага Сергеева особенно раздражало подчеркнуто вызывающее поведение двухтрубного «Замазанного носа», явно искавшего своей гибели. Он с глупой самоуверенностью недооценивал русских. Этот нелепый корабль с высоким полубаком, на котором мелькали фигуры японцев, беспрестанно бросался наперерез курса «Стерегущего», стараясь подвести его под перекрестный огонь крейсеров и миноносцев, постепенно сжимавшихся вокруг «Стерегущего» полукольцом.

— Окружают, вашескоблагородие! — стараясь заглушить шум машины, прокричал рулевой Шумаров, тоже начинавший понимать намерения японцев.

— Прорвемся! — уверенно ответил Сергеев.

Перевес навалившихся на «Стерегущего» вражеских сил глубокого беспокойства у рулевого, впрочем, не вызвал. Шумаров, проводивший еще в Дальнем ходовые испытания «Стерегущего», был глубоко убежден в отличном состоянии материальной части миноносца. Он думал не столько об опасности положения, сколько о том, что японцы вообще нечестно ведут военные действия.

Кроме того, Шумаров, безусловно, верил находившемуся бок о бок с ним Сергееву. Спокойствие, с которым тот распоряжался, и уравновешенность его командования внушали рулевому полную уверенность в успешном исходе боя. Ив поведении экипажа «Стерегущего» и в спокойных, решительных действиях его командиров Шумаров находил явное превосходство русских над японцами, несмотря на грозную многочисленность вражеских кораблей.

Но мало-помалу приподнятое состояние духа стало сменяться чувством тревоги.

Вслед за двухтрубным кораблем с высоким полубаком, первым начавшим стрельбу, по русскому миноносцу открыли одновременно огонь «Синонимо» и «Акебоно». С неравномерными короткими интервалами в «Стерегущего» сразу с трех сторон летело несколько снарядов. Их полет сопровождался неприятным резким звуком, от которого хотелось пригнуться к палубе и неподвижно застыть на ней. Впервые в жизни Шумаров слышал такой противный визг. Он страшил его, как всякая смертельная опасность, когда с ней сталкиваешься внезапно. Несколько секунд его держало в своей власти душевное смятение, которое он всячески старался подавить, нажимая на ручки штурвала и поминутно встряхивая головой, словно отбиваясь ею от звуков боя. И было мучительно стыдно от мысли, что эту непроизвольную слабость заметит командир и примет за трусость, в то время как рулевой был полон решимости и готовности умереть за отчизну, не выпуская из рук штурвала.

Беспрестанно посматривая в ожидании распоряжений на Сергеева, Шумаров постепенно приободрился. Командир держался прямо и твердо. Глаза Сергеева не бегали по сторонам, как у Сарычева или Альбриховича, столь памятных Шумарову по «Боярину». Те обычно смотрели куда-то вбок, мимо людей. Пристальный взгляд Сергеева, казалось, проникал в самое сердце рулевого, и от его светлых, спокойных и вместе с тем строгих глаз, от коротких и понятных его приказаний Шумарову самому становилось легко и спокойно.

Снаряды, которыми палили «Синонимо» и «Акебоно», плохо рвались. В большинстве они целиком бултыхались в воду и тонули, не разорвавшись. Наоборот, снаряды минных крейсеров, падавшие уже в непосредственной близости от «Стерегущего», рвались легко и быстро не только в воздухе, но и при соприкосновении с водою. Их разрывы давали массу пламени, мелких осколков и особенно газов самого удушливого свойства. Об этих новых, только что изобретенных японцами специально для войны с русскими «шимозах» Шумаров еще ничего не знал.

Первые попадания в «Стерегущего» начались после того, как крейсеры, еще издали отыскав прицел, зашли с правого борта и одновременно открыли огонь крупной артиллерии. Оба корабля очень картинно опоясывались разноцветными вспышками пламени, от темно-коричневых до ярко-желтых, но стреляли крейсеры почти так же плохо, как и миноносцы.

Кудревич, злорадствуя, находил огонь японцев «малодейственным». Он именно так и думал, словно давал оценку стрельбы на офицерских занятиях. Он решил сегодня же донести адмиралу Макарову рапортом о своих наблюдениях. Хотя с каждого миноносца снарядов сыпалось без счета, все первые, как правило, не рвались. Лопались только седьмые или восьмые. Можно было подумать, что в первые выстрелы японцы спихивали негодную заваль на радость своим арсенальным снабженцам. Кроме того, какая же это стрельба, если что ни выстрел, то недолет или перелет! Грохнет — и бултых в воду!

Мичман то и дело вытирал тыловой стороной ладони свое лицо, мокрое от всплесков воды, вспененной неразорвавшимися снарядами.

— Только-то? Одни лишь брызги? Плохо же вы стреляете, господа японцы, — иронически пожимал он плечами.

В эти минуты ему хотелось, чтобы его видел кто-нибудь из друзей детства, игравших с ним в «казаки-разбойники». Ведь с этих самых «казаков» и пошло начало его боевого пути. И сейчас он тоже «морской казак» — страж и защитник достоинства и чести Тихоокеанской эскадры. Да! Хорошо бы вот сейчас вместе с теми, с кем начинал он жить и мечтать, подраться плечом к плечу с настоящими морскими разбойниками, пиратами с флагами восходящего солнца на гафелях… Долговременны и сильны воспоминания детства, и часто в них черпают люди и мужество и надежду!

Пальба с крейсеров усиливалась. Стреляла вся их артиллерия сразу. Такой пальбы Кудревич никогда еще не слышал. Снаряды со страшным визгом и лязгом проносились над «Стерегущим» то по одному, то целой пачкой, как хоровод ведьм. Их разрывы сопровождались тяжелым, зловещим грохотом и сотрясали воздух с такой силой, словно задира-драчун непрерывно толкал мичмана в грудь согнутым локтем.