Командиры иностранных судов ничего не ответили, вопросительно поглядывая друг на друга. Затем, пошептавшись о чем-то с французом и итальянцем, Бэйли сказал Рудневу:

— Командиры иностранных судов считают, сэр, что они должны послать контр-адмиралу Уриу свой мотивированный протест по поводу происходящего, но во имя столь строго соблюдаемого нами всеми нейтралитета обмен мнений и окончательная формулировка протеста должны произойти в секретном, без участия воюющих сторон, совещании. Вследствие изложенного, сэр, мы покидаем вас на некоторое время, по истечении которого я буду иметь честь ознакомить вас с содержанием нашего протеста.

Бэйли говорил с виноватым видом человека, ясно сознающего ненужность и нелепость совершаемого, но не имеющего мужества открыто признаться в этом.

Оставшись в салоне один, Руднев вдруг почувствовал, что он голоден, и вспомнил, что ничего не ел еще со вчерашнего обеда. Фужер сода-виски и несколько сандвичей утолили его голод и прогнали усталость. Он принялся мерить шагами каюту от стены до стены, нетерпеливо ожидая, когда выйдут командиры.

Никчемность этого совещания была ему сейчас совершенно ясна, и каждая минута казалась напрасно потерянной. Ему хотелось сейчас быть на «Варяге», он представлял себе, как, выйдя отсюда, с полным отрешением от всего личного поднимется на палубу своего корабля. Теперь в Рудневе не оставалось ничего от той мучительной напряженности мыслей, во власти которых он находился вчера и в этот день утром. Все стало ясным. Война! Нервная напряженность сменилась приливом холодной силы, упругостью тела, мускулов. Уверенно и точно работало сердце, разнося кровь, которую Руднев готовился отдать всю, до последней капли, за честь командовать «Варягом».

— Простите, сэр, мы задержались, — услышал он голос Бэйли. — Нами составлен следующий протест, соблаговолите его выслушать:

— Как вы находите наш протест? Достаточно он энергичен?

— Вполне, сэр, — ответил Руднев, скрывая едкую иронию. — Несомненно, ваш голос дойдет до слуха адмирала Уриу, и вы услышите его мнение по этому предмету. Что же касается моего мнения, то я его передам адмиралу Уриу на языке моих пушек и буду очень рад, если в громе их утонут все возражения японцев.

Сигнал семафором о съемке с якоря «Кореец» принял от «Варяга» в одиннадцать часов двадцать минут. Над морем нависла дымка, солнце тускло просвечивало сквозь нее, как через немытое стекло, но погода обещала быть ясной. «Кореец» снялся при полном штиле.

«Варяг» выбирал якорную цепь, и «Кореец» на некоторое время опередил его. Но «Варяг» быстро управился с якорем, настиг «Корейца». Несколько минут оба корабля шли рядом мимо иностранных судов. Оркестр на «Варяге» заиграл «Преображенский марш». На палубе иностранных судов построились во фронт их командиры, офицеры, караулы и все матросы. Командир «Эльбы» приказал своему оркестру играть русский гимн. Командир «Паскаля» крикнул своим морякам:

— Салют героям, так гордо идущим на смерть!

Командир американского «Виксбурга» Маршалл, поглядывая на проплывавшего мимо «Варяга», сухо сказал судовому врачу:

— Отдаю должное и «Варягу» и «Корейцу». Команда их в полной мере демонстрирует мужество, хладнокровие, выдержку и даже настойчивость. Ведь они могли бы предпочесть сдачу. Но в конце концов все моральные свойства бессильны против техники. Японский крейсер «Асама» один имеет восемнадцать тяжелых орудий против пятнадцати орудий русских. Мораль ясна.

Проходя мимо иностранных кораблей, «Варяг» быстро обогнал «Корейца», потом уменьшил ход. Судовой штурман, находившийся на мостике, напряженно следил за курсом. Нависшая над водой сероватая дымка скоро разошлась. Спокойное море чуть переливало светлыми тонами, будто на поверхности его тут и там лежали целые поля перламутра. Изредка вдали, среди колыхания воздуха, возникало что-то вроде марева. И вдруг в этом колыхании далекого горизонта штурман уловил своим биноклем следы дыма. Вскоре стало ясно, что это целое собрание дымов, множество их. Несомненно, двигалась неприятельская эскадра. Руднев тоже прикинул к глазам бинокль, тщетно пытаясь разобрать, с каким врагом и в какой последовательности предстояла встреча. Через некоторое время он оглянулся назад. «Кореец» уже намного отстал. Руднев недовольно застопорил крейсер. Остановились мощные машины, могучий корабль замер на месте, ритмично покачиваясь на легкой зыби взбудораженного моря. Поджидая своего соратника, он словно всматривался в неприятеля, оценивал его.

Когда «Кореец» и «Варяг» снова сблизились, японская эскадра уже отлично проектировалась вся целиком. Русские суда снова вместе тронулись навстречу ей. Пройдя остров Иодольми, они могли уточнить наблюдения: их поджидала японская эскадра из шести крейсеров, шедших в строе пеленга. Восемь миноносцев держались за эскадрой. Далее к югу виднелось еще несколько судов.

«Варяг» продолжал бесстрашно идти вперед. Очертания японских крейсеров росли, все выше, все ближе становились их борта.

Вдруг с одного из них сорвалось белое облачко, с другого — беленький клубочек. Затем со всех бортов, перегоняя друг друга, побежали языки белесого пламени в клубах горчично-желтого и черного, как тушь, дыма. Над головой загудело. Перелет. Страшный взрыв где-то там, в воде, позади «Варяга». Совсем внезапно пламя переродилось в звуки, в оглушительный гром канонады. Ее сплошной неразборчивый рокот прорезал холодный свист. Вражеский снаряд ударил в борт. «Варяг» ухнул, осел, потом выпрямился.

Канонада разрасталась. Со стороны японцев полыхали, вздрагивали и пропадали жидкие по цвету, бледные под солнечным светом мазки огня, вспухали желто-бурые, охряные и черные кусты дыма. И все это имело свой голос: рычало, ревело, клокотало.

Командир «Корейца» Беляев подал первые команды стрельбы внешне спокойно, словно он выключил из своего внимания все бушевавшее вокруг канонерской лодки, но все увидели, что лицо его побледнело, и поняли, что для него секунды ожидания результатов первого выстрела самые трудные. Все разделяли это волнение, так как знали, что орудий, которыми можно разрушить броню японских крейсеров только два, и оба они на «Корейце». Потопить броненосные вражеские корабли мог только «Кореец». Но в то же время Беляев мужественно смотрел правде в лицо, не обманывая себя особыми надеждами. «Задавят нас японцы своей численностью, — думал он. — Если бы нас одних, еще полгоря, а вот зачем „Варяг“ с нами гибнет? Если бы не мы, прорвался бы „Варяг“, раскидал насевших шавок, порастряс кое-кому душу… У-у-у, тихоходина старосветская!» — неожиданно озлился он на «Корейца».

Понимая, что недолеты снарядов «Корейца», даже вполне оправданные, только поднимают дух у японцев, Беляев приказал временно прекратить стрельбу вовсе и идти навстречу неприятелю до пределов полной эффективности огня. Для этого «Корейцу» надлежало пройти порядочное расстояние под огнем дальнобойных японских орудий.