Современник утверждает, что причина измены была самая прозаичная: "Дон Мануэль, король португальский, отказался повысить ему жалованье на один-единственный тестон в месяц, что было им заслужено".

Нет сомнения, однако, что причины были более глубокими. Португальский король, которому Магеллан вначале предложил свой план, не был заинтересован в его осуществлении. Ну а сам Магеллан был полностью поглощен своей идеей и не хотел от нее отказаться.

"Невысокий мужчина, прихрамывающий из-за раны, полученной в Марокко, — пишет о Магеллане историк. — Осанка его не была величавой, запоминалась не она, а горящие черные глаза, мясистые губы, лицо в глубоких складках и густая черная борода. И самое главное — то ощущение непреклонной решимости, которое этот немногословный человек, загадочный для всех, кроме двух-трех близких друзей, неизменно вызывал у тех, кому приходилось иметь с ним дело".

Испанская корона приняла предложение Магеллана. Одновременно со званием капитан-генерала он получил в свое распоряжение деньги на снаряжение экспедиции и пять кораблей водоизмещением от семидесяти пяти до ста двадцати тонн: "Тринидад", "Сан-Антонио", "Консепсьон", "Виктория" и "Сантьяго".

Орден иезуитов еще не создан, но королевская инструкция Магеллану составлена в лучших иезуитских традициях. О Молуккских островах как о цели плавания не говорится ни слова.

"Да отправитесь вы в добрый час для открытий в части моря-океана, что находится в пределах наших рубежей и нашей демаркации… Означенные открытия вы должны делать так, чтобы никоим образом не открывать и не допускать иных дел в пределах рубежей и демаркации светлейшего короля Португалии — моего возлюбленного и дорогого Дяди и Брата…"

Надо заметить, что положение Магеллана было весьма двусмысленным. Португальцы всячески мешали подготовке экспедиции: провокации, интриги все было пущено в ход, и сам Магеллан едва не стал жертвой покушения. Но испанцы тоже не вполне ему доверяли. По законам Кастилии натурализоваться (сменить подданство) Магеллан не мог, он оставался португальцем. Испанцев настораживало, что из двухсот шестидесяти пяти участников экспедиции сорок три оказались португальцами. Еще во время подготовки к плаванию испанские капитаны выражали свое недовольство, было даже проведено специальное дознание. А вскоре после того, как 20 сентября 1519 года корабли вышли в море, один из капитанов отказался повиноваться Магеллану.

Бунт был подавлен, мятежный капитан взят под стражу. После долгого перехода через Атлантический океан каравеллы медленно спускались вдоль берегов Южной Америки в тщетных поисках пролива — в поисках пути на запад.

Никто не знал, существует ли пролив вообще. Его тщетно искали в районе Панамского перешейка. Потом "нашли" у тридцать пятого градуса южной широты — это оказалась Ла-Плата. Магеллан предполагал (ничем не обосновывая свою точку зрения), что пролив лежит где-то у сорокового градуса. Однако, не обнаружив его здесь, повел каравеллы дальше на юг.

Вера порой стоит дороже, чем знания.

Зиму экспедиция встретила у негостеприимных берегов Патагонии, в бухте Сан-Хулиан. Магеллан распорядился сократить рационы питания, и это вновь вызвало бунт. Мятежники захватили три корабля, но капитан-генерал действовал весьма решительно, отчасти даже коварно. Два руководителя мятежа были убиты, а затем — в назидание живым — четвертованы. Два других — и это было еще ужаснее — оставлены в Патагонии.

Пролив был найден только под пятьдесят вторым градусом. Каравелла "Сантьяго" к тому времени погибла, "Сан-Антонио" дезертировала.

Кормчий Иштебан Гомиж, предательски захватив "Сан-Антонио", вернулся в Испанию и сумел оболгать "проклятого португальца". Незадолго до отправления экспедиции Магеллан женился на Беатриж Барбоза, дочери коменданта севильской крепости. Теперь на жену и на тестя обрушилась вся тяжесть навета Иштебана Гомижа. Сын Магеллана Родригу умер в сентябре 1521 года — ему не исполнилось и трех лет; Беатриж скончалась в марте 1522 года. А Иштебана Гомижа — вполне в духе того времени — возвели позднее в рыцарское звание — "за выдающиеся заслуги, оказанные им флотилии Магеллана".

…Только через четырнадцать месяцев после начала плавания корабли Магеллана вышли на просторы океана, который был назван Тихим. Действительно, погода благоприятствовала экспедиции. Казалось, все трудности позади и цель близка. Но никто еще не представлял истинных размеров самого великого океана Земли.

"В продолжение трех месяцев и двадцати дней мы были совершенно лишены свежей пищи, — рассказывает Антонио Пигафетта, летописец экспедиции. — Мы питались сухарями, но то уже не были сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями, которые сожрали самые лучшие сухари. Она сильно воняла крысиной мочой. Мы ели также воловью кожу, покрывающую грота-рей, чтобы ванты не перетирались; от действия солнца, дождей и ветра она сделалась неимоверно твердой. Мы замачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее. Мы часто питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать".

Пресная вода протухла, и, по словам одного из участников экспедиции, "поднося ее ко рту, приходилось закрывать глаза, чтобы не видеть зеленой тины, и затыкать нос…".

"Однако хуже всех этих бед была вот какая, — продолжает Пигафетта. У некоторых из экипажа верхние и нижние десны распухли до такой степени, что они не в состоянии были принимать какую бы то ни было пищу, вследствие чего и умерли. От этой болезни умерло девятнадцать человек… здоровых оставалось очень мало".

Несмотря на все невзгоды, в марте 1521 года испанцы достигли островов, которые теперь мы называем Филиппинскими.

"Они несли крест и меч" — это не просто громкая фраза.

Еще в 1508 году специально для конкистадоров была утверждена стандартная проповедь-ультиматум (рекиримьенто). После ее чтения (на кастильском языке!) туземцам протягивали крест — предлагали принять христианство. В случае отказа из ножен вынимался меч: туземцам, "как врагам рода человеческого", объявлялась война именами Святого Петра и римского папы.

Записки Пигафетты помимо его воли разоблачают деятелей эпохи конкисты. Вся суть их политики может быть выражена двумя несложными принципами: "разделяй и властвуй", "кнута и пряника".

"Перед тем как мы добрались до берега, — пишет Пигафетта, — были сделаны выстрелы из шести пушек в знак наших мирных намерений… Капитан-генерал преподнес ему (властителю острова) платье из красной и желтой материи турецкого фасона и красивый красный головной убор, а его свите — одним ножи, другим зеркала… Капитан показал ему разноцветные материи, полотно, коралловые украшения, а также артиллерию, при этом были сделаны выстрелы из нескольких пушек, что сильно напугало туземцев. Затем капитан-генерал велел одному из наших надеть полное вооружение, а трем другим, вооруженным мечами и кинжалами, наносить ему удары по всему телу. Властитель был донельзя поражен этим зрелищем. При этом капитан-генерал сказал ему через раба, что один вооруженный таким образом человек может сражаться против ста его же людей. На что властитель ответил, что он в этом убедился воочию".

После такой "артподготовки" обращение в христианство шло легко и просто.

"До мессы было крещено пятьсот человек, — пишет Пигафетта, — после обеда… мы окрестили восемьсот душ мужчин, женщин и детей… До конца недели были крещены все жители этого острова и некоторые с других островов".

Нет сомнения, что конкистадоры были искренне и глубоко набожными людьми и испытывали полное удовлетворение от своей миссии.

"Они (туземцы) сказали, что… станут христианами; слушая их, все мы прослезились от большой радости".

На одном из островов брат властителя решил, по-видимому, уклониться от крещения. То ли он заболел, то ли притворялся больным — "уже четыре дня как лишился голоса".

"Капитан, — пишет Пигафетта, — предложил им[1] сжечь идолов и довериться Христу; он сказал, что если бы этот больной был крещен, то он выздоровел бы очень скоро; он дает свою голову на отсечение, если это не произойдет именно так, как он говорит".