Паркер взял себя в руки:

— Садитесь, пожалуйста. Леди Мэри, вы решительно настроены сделать это заявление?

— Да.

— Зная, что у меня нет другого выбора, кроме как действовать на основании вашего заявления?

— Если вы не согласитесь, я пойду прямо в полицию. Паркер достал свою записную книжку.

— Продолжайте, — сказал он.

Внешне бесстрастно, выдавая себя только нервным перебиранием перчаток, леди Мэри начала свое признание ясным твердым голосом, как если бы она рассказывала его наизусть.

— Вечером в среду, 13 октября, я поднялась к себе в комнату в половине десятого. Я села, чтобы написать письмо. В четверть одиннадцатого я услышала, что мой брат и Дэнис ссорятся… в коридоре. Я слышала, что мой брат назвал Дэниса обманщиком и сказал ему, чтобы он больше не смел со мной разговаривать. Я слышала, как Дэнис выбежал. Я прислушивалась в течение некоторого времени, но не слышала, чтобы он возвратился. В половине двенадцатого я стала тревожиться. Я переоделась и вышла на улицу, чтобы попытаться найти Дэниса и привести его обратно. Я боялась, что с отчаяния он мог что-нибудь с собой сделать. Вскоре я нашла его в кустарнике. Я просила его вернуться. Он отказался и рассказал мне об обвинении моего брата и о ссоре. Я была очень напугана, конечно. Он сказал, что бесполезно что-либо отрицать, потому что Джеральд настроен уничтожить его, и попросил меня уехать, выйти за него замуж и жить за границей. Я была удивлена, что он предлагает такие вещи в сложившейся ситуации. Мы оба разозлились. Я сказала: «А теперь иди в дом. Завтра можешь уехать первым поездом». Он казался почти сумасшедшим. Он вытащил пистолет и сказал, что положит всему конец, что его жизнь разрушена, что мы очень лицемерны и что я никогда не любила его, или для меня ничего не значило то, что он меня любил. Так или иначе, он сказал, что, если я не пойду с ним, все будет кончено, семь бед — один ответ, он застрелит меня и себя. Я думаю, что он был совершенно не в себе. Он вытащил револьвер; я схватила его руку; мы боролись; дуло пистолета оказалось как раз напротив его груди, и либо я нажала курок, либо он сам выстрелил, я не знаю, что случилось. Все было в таком водовороте.

Она сделала паузу. Ручка Паркера записывала слова, а его лицо выражало нарастающее беспокойство. Леди Мэри продолжала:

— Он был еще жив. Я помогала ему. Мы с большим трудом добрались почти к дому. Он упал, когда…

— Почему, — спросил Паркер, — вы не оставили его и не побежали домой, чтобы позвать на помощь?

Леди Мэри колебалась.

— Это не пришло мне в голову. Там был кошмар. Я могла думать только о том, чтобы дотащить его. Я думаю — наверное, я хотела, чтобы он умер.

Наступила ужасная пауза.

— Он и в самом деле умер. Он умер у двери. Я вошла в оранжерею и села. Я сидела несколько часов и пыталась сосредоточиться. Я ненавидела его за то, что он был обманщиком и негодяем. Я была обманута, вы понимаете, меня поставили в глупое положение, он оказался обыкновенным жуликом. Я была рада, что он мертв. Я, должно быть, сидела там в течение нескольких часов без единой связной мысли. Это продолжалось до тех пор, пока не прошел мой брат, и тогда я поняла, что я сделала и что меня могут подозревать в убийстве Дэниса. Я была просто напугана. В одну секунду я решила притвориться, будто ничего не знаю, будто я услышала выстрел и спустилась. Вы знаете, что я сделала дальше.

— Почему, леди Мэри, — спросил Паркер, совершенно невыразительным голосом, — почему вы сказали вашему брату: «О боже, Джеральд, ты убил его»?

Еще одна нерешительная пауза.

— Я не говорила этого. Я сказала: «О боже, Джеральд, значит, он убит», и не имела в виду ничего, кроме самоубийства.

— Но на следствии вы говорили о тех словах?

— Да… — Ее руки лихорадочно комкали перчатки. — К тому времени я решила придерживаться истории с кражей, понимаете.

Прозвенел телефонный звонок, и Паркер подошел к аппарату. Голос кое-как передавался по проводам:

— Пиккадилли 110-А? Говорят из больницы Черинг Кросс. Сегодня вечером к нам поступил человек, который говорит, что он — лорд Уимзи. Он получил огнестрельное ранение в плечо и ударился головой при падении. Он только что пришел в сознание. Его доставили в 21.15. Нет, ему уже лучше. Да, приходите во что бы то ни стало.

— В Питера стреляли, — сказал Паркер. — Вы поедете со мной в больницу Черинг-кросс? Говорят, что он вне опасности, тем не менее…

— О, скорее! — закричала леди Мэри.

Торопливо пройдя через холл и прихватив с собой Бантера, детектив и самообвиняемая поспешно выбежали на Пиккадилли, поймали запоздалое такси на углу Гайд-парка и как сумасшедшие помчались по пустынным улицам.

Следующим утром компания из четырех человек собралась на очень позднем завтраке или очень раннем обеде в квартире лорда Питера. Его самым веселым представителем, несмотря на пульсирующее плечо и ужасную головную боль, был, несомненно, сам лорд Питер, который лежал на диване «Честерфилд», окруженный подушками и пирующий чаем с тостом. Будучи привезенным домой на машине скорой помощи, он немедленно погрузился в исцеляющий сон и проснулся в девять часов со свежей головой и в азартном настроении. Сразу после этого мистер Паркер в спешке, оторванный от завтрака и обремененный воспоминаниями об открытиях прошлой ночи, был отправлен в Скотланд-Ярд. Здесь он привел в движение надлежащие машины для поимки стрелявшего в лорда Питера. «Только ничего не говорите им о нападении на меня, — сказал его светлость. — Сообщите, что он должен быть задержан в связи с делом Ридлсдейла. Этого для них более чем достаточно». Теперь уже пробило одиннадцать, и возвратившийся мистер Паркер, мрачный и голодный, сидел за столом, доедая оставшийся омлет и запивая его кларетом.

Леди Мэри Уимзи примостилась на сиденье у окна. Ее подстриженные золотые волосы создавали вокруг нее небольшое пятно света в бледном сиянии осеннего солнца. Она сделала попытку рано позавтракать и теперь сидела, пристально глядя в окно на Пиккадилли. После своего первого появления этим утром в ночной рубашке лорда Питера теперь она была одета в юбку из саржи и нефритово-зеленый джемпер, привезенный для нее в город четвертым членом компании, который сдержанно ел гриль и разделял графин с Паркером.

Это была низкорослая, довольно пухлая, очень оживленная пожилая леди с яркими черными, как у птицы, глазами и очень красивыми белыми волосами, изысканно уложенными. Она совсем не выглядела утомленной долгой ночной поездкой и была, несомненно, самой невозмутимой и спокойной из всех четверых. Она была, однако, раздражена и говорила об этом весьма долго. Это была вдовствующая герцогиня Денверская.

— Нехорошо, Мэри, что ты уехала так внезапно вчера вечером — как раз перед ужином, к тому же причинив беспокойство и заставив нас очень сильно тревожиться: в самом деле, бедная Хелен была совершенно неспособна съесть свой ужин, что чрезвычайно болезненно для ее чувств, потому что, ты знаешь, у нее пунктик — никогда не расстраиваться ни по какому поводу. Я действительно не знаю почему, ведь многие из великих людей не стесняются показывать свои чувства. Я не имею в виду именно южан, но так весьма справедливо указывает мистер Честертон, и Нельсон тоже, который был, конечно, англичанином, если не ирландцем или шотландцем, я забыла, но так или иначе из Объединенного Королевства (если это что-нибудь значит в настоящее время в Свободном Штате — такое смешное название, которое всегда наводит на мысль об Оранжевой республике; я уверена, их не смущает, что их пугают, несмотря на то что они зеленые). Притом уйдя даже без надлежащей одежды и забрав машину — так что мне пришлось ждать норталлертонского поезда до 1.15 — странное время для отправления, плохой поезд, и прибыл к тому же только в 10.30. Кроме того, если тебе нужно убежать в город, зачем делать это второпях? Если бы ты взглянула на расписание поездов перед выходом, то увидела бы, что тебе придется еще полчаса ждать в Норталлертоне и у тебя было бы время упаковать сумку. Гораздо лучше совершать поступки аккуратно и основательно — даже глупые поступки. А это было очень глупо с твоей стороны — умчаться сломя голову, смущать и донимать бедного мистера Паркера пустой болтовней, хотя, я предполагаю, ты хотела увидеть Питера. Знаешь, Питер, тебе не стоит посещать непристойные места, полные русских и неопытных социалистов, воспринимающих себя всерьез, ты должен придумать что-нибудь получше, чем напрасно бегать за ними, пить кофе и писать для них стихи без всякой рифмы, и вообще портить им нервы. И в любом случае здесь нет никакой разницы; я могла бы рассказать Питеру обо всем этом сама, но думаю, что он уже знает.