- Л-ляночка, отвернись! - Мужчины сняли рубахи, штаны, отжали накрепко. Натянули сухие ватники прямо на голое тело. Иван и отец Никодим простонали разом: - Хлебнуть ба!..

Ляна изругала себя за то, что не успела предотвратить купание Федьдмана: "Не дело начальника партии окунаться в каждую протоку. Дешевый авторитет хочет нажить. Слабак..."

Обрадовалась, когда, наконец, они настигли заглохшую машину сейсморазведки, которую тянул трактор. Сейсмики шли за топографами по свежей вырубке, наступая им на пятки. Ляна выпрыгнула из вездехода, пошла к своим, не оглядываясь...

Передний трактор сейсмиков урчал перед оврагом. Пятился назад.

- Что я, за смертью сюда приехал?! - вскричал тракторист, увидя Ляну.

-Поедешь, - спокойно возразила Ляна.-Некогда стоять. Все ездят...

-Знаю, как ездят!

Кто этого не знал! В апреле филькин разбился, тракторист. Радиатором на дно ткнулся. Радиатор в лепешку. Гусеницы лопнули. Филькин четыре ребра сломал... Да и в мае дело было. Весной по тундре ездить - гляди в оба... Солнце низкое. Прямо в глаза. Марево, вроде земля парит. Не видно ничего впереди. Как в тумане. Сейчас марева нет. А страшно.

Паша прогромыхал к оврагу, крикнул сейсмикам: - Отойди, калеки!

Остановился у пропасти, приказал своим выпрыгнуть из кузова. А все уж и без приказа попрыгали: овраг глубок.

А не видать, что глубок. Забит побурелым снегом доверху. Словно и не лето на дворе.

Паша по сторонам не оглядывался, проверил уж, не обойти оврага, подтянулся к самому краю.

Советчики притихли, да и что тут посоветуешь.

Вниз не смотрел. Внизу смерть таилась... Не сразу расслышал застуженный голос Фельдмана: - Глуши!- - И рукой махнул начальник, мол, подойди! Павел спрыгнул на землю, услышал тихое: -Паша! Хоть в больницу попадешь, хоть куда... документик нужен...

У Павла кровь отлила от лица. Лицо, как из снега.

- Суки!.. - закричал он. - Мучители! - И кошкой прыгнул на вездеход, задвигал рычагами.

Вездеход стал на месте разворачиваться. В одну сторону, в другую. Чтоб снег оседал и трамбовался. "Тракторное танго", называли такой маневр. Танцуй-танцуй, дотанцуешься...

И вот клюнул вниз вездеход. Так клюнул, что Ляна вскрикнула. Вместе с бурым снегом пошел... Снегу все шире отламывает, забирает с собой вниз, вот уже зашуршало обвалом... Первым скатился вниз Иван Петровых.

- Живой, леший! - донесся его восторженный крик. - Живо-ой, бандюга! Только разулся!..

"Разулся" вездеход. От удара гусеница оборвалась, растянулась, пузатясь на камнях и поблескивая, позади вездехода; стальные пальцы расшвыряло вокруг шрапнелью.

Навалились дружно, наладили; когда Паша забил молотком последний "палец", Иван Петровых, полуоглохший от металлического лязга, огляделся горделиво и, как "начальник строительства", всех одобрил. Словами самой большой похвалы. Выше награды у него было: - Ну, ворье! Ну, ворье!

До полудня рубили "профиль". Сергей Фельдман хлопотал над теодолитом, показывая рукой оборванному, в клочьях ваты, "реечниву", обмотанному, вместо шарфа, полотенцем: - Чуть правее!.. Левее!..

Оборванец с трудом тащил, прыгая по валунам, рейку; "начальник строительства", отметил сокрушенно, со вздохом:

'- Жи-идкий' Пособите кто-никто! Эй1.. Пособите закону! А то ляжет!..

Сам он работал, покрякивая и матерясь, топором. Изредка крестил татарина Мантуляна, который вколачивал в скалистый грунт вешки:

- Э-эй! Куда вмантулил?! Куда вмантулил, говорю?' Правей.

Как только проглядывали на горизонте, по трассе, полярные березки, чернели кусты, он разгибал ноющую спину, бранясь остервенело и вытирая рукавом лицо:

-Плевок судьбы!.. Обратно плевок судьбы!.

К полудню Ляна догнала их, со своей сейсмостанцией, на санных полозьях; трактор подтащил ее вагончик прямо к лесорубам. "Начальник строительства" поглядел на вагончик со слюдяным оконцем и сказал с чувством, утирая пот: Обратно плевок судьбы!

Но Ляна нынче не бранилась, не подгоняла, не угрожала "весновкой", которая все затопит. Она искала кого-то глазами; найдя, крикнула весело: -- Перекур'

Затрещал костерик, заклокотал огромный, с вмятинами, артельный чайник, а в стороне - в консервной банке - чифирь, который, при Ляне, называли заваркой. Чай, не доглядели, затянуло сверху черным-черно комарьем. Их вычерпали ложкой. Батоны душистые, белые, в городе такие по блату. Мантулин разламывал пополам, приговаривая:

- Наш хлебец, татарский... Как, почему татарский? Русский черняшку любят. Чтоб живот вздулся... На реке Белой такой хлеб. Наш хлебец!

- Дак тебе за такой "десятку" отвалили?-язвительно спросил Иван Петровых, который не любил "татарской похвальбы". "Чингисханы проклятые, никак не уймутся", - говаривал он, впрочем, добродушно.

Мантулин сразу поник, я если б не Ляна, которая растеребила его вопросами, промолчал бы до вечера. А тут, согревшись, да хлебнув чифиря из консервной банки, рассказал, что был председателем колхоза. Под Казанью.

- ... Как уборка, понимаешь, забирают все зерно. А в один год - приказ: отгрузить семенной фонд. Под метелку. Вижу, вымрет село... Поопухаем. Спустил шины на всех грузовиках. Не помогло, понимаешь... Военные грузовики едут и солдат пригнали. И все русские. Бабы им по-татарски: "Дети умрут! Дети!" Они гогочут, понимаешь. А мне десять лет - за саботаж...

- А село как? - деловито спросил Иван Петровых.

- Кто опух, умер, кто побежал на стройки коммунизма. Тогда химкомбинат строили, там давали пайку, шестьсот грамм... Вернулся, вижу, деревня вроде со мной сидела. На мужиках, бабах, ватники лагерные, в клочьях. Работают, понимаешь, за пайку. У меня трое было. Один выжил...

Долго молчали, только было слышно чмоканье, - чифирь тянули прямо из раскаленной банки. Ляна, поглядывавшая все время на Пашу, который сидел в стороне на корточках, спросила вскользь, будто не затем приехала: - Паш! Ты сегодня летел... как космонавт...

Все засмеялись.

И то космонаат! - уважительно подтвердил отец Никодим.

-Дак космонавт вверх, а Паша вниз!

- Вот и я говорю, - заметила Ляна, переждав смех. - Вниз! Почему вниз? Беглым...

Вокруг перестали чавкать, прихлебывать. Стало слышно, как прошмыгнула мышь-полевка.

- А чего эт-то ты вдруг решила, что он 6еглый, - первым нашелся "начальник строительства". - У него документ - любо-дорого...

- Ребята, - сказала Ляна тоном, в котором звучало страдание, - почему вы так со мной?

На нее оглянулись оторопело: Ляна, да чтоб таким тоном?!

Молчание затянулось, Ляна хрустнула пальцами; вырвалось вдруг у нее, как крик:

- Я же не милиция, не эмвэдэ! Я - геолог! Все мои тайны - в земле...

Немало времени прошло, прежде чем прозвучал бас отца Никодима: - Я так думаю, Паш, можно... Паша усмехнулся и сказал, что ворошить ни к чему...

- А ты коротко, Паш, коротко... - Коротко? - сказал Паша, как выдохнул, - в одном городе произошло зверство и судья, значит, получил установку, списать зверство на меня...

- Не может быть? - вырвалось у Ляны, хотя она, норильчанка, знала, что все может быть...

Паша посмотрел на нее искоса, спокойно (не впервой ему говорили: "Брехня!"), ответил, не повышая тона:

- Не веришь, однако... спроси судью. Ляна оглянулась в ту сторону, куда он показал. Там сидел на корточках, высасывая из банки остатки чифирной гущи, заросший ободранец, обмотанный, вместо шарфа, полотенцем.

- Все так,Ляна - сказал оборванец. - Получил я установку... От райкома партии. Знал, откажусь - другой засудит. Зверское убийство, да вторая судимость, парню - вышка... Вызвал его к себе, понял, в чем дело... а как не понять? Предупредил... - Усмехнувшись своим мыслям, заключил просто, словно это было вполне естественным: -~ Вторая дверь была в совещательной комнате. Выпустил парня. Дал на дорогу деньжат. А потом позвонил - сбежал... - Снова усмехнулся тоскливо: - Ну, мне припомнили это "сбежал..." Такое подстроили... - Он махнул рукой, мол, что тут говорить, сами видите... Поднялись, ребята, что ли?! - сказал он, торопясь, похоже, уйти от тягостных воспоминаний.