— Если не секрет — сестра уехала? — спросил он.

— Хотите знать, отчего она вскрикнула, когда вы вышли? — улыбнулся следователь. — Просто показал фотографию мальчика на тахте в комнате Мухина, ей же померещилось, что это брат в детстве. С женщинами всегда тяжело — нервы, возбудимость… Извините, ухожу, — поднялся он с кресла, но задержался у двери, и Ножнин понял, что сейчас он задаст вопрос, ради которого приходил.

— Как вы думаете, — спросил следователь, — кто он, Мухин?

Ножнин пожал плечами и сразу устыдился этого неопределленного жеста, похожего на предательство.

Часы показывали без четверти одиннадцать, за оставшееся время необходимо выпроводить гостя — тот всё мнётся в дверях, — а если они повстречаются с Женькой на лестнице, следователь не знает его в лицо.

— Выйду с вами, — сказал Ножнин, — подышу перед сном.

Куда-то запропастились ключи! Должны быть в пиджачном кармане, но там их не было. Следователь терпеливо ждал, а Ножнин лихорадочно искал. Ключи оказались за чайником на кухонном столе. Он было выключил в комнате свет и направился к выходу, но внезапно пришло ощущение, что в квартире кто-то есть: в тёмной комнате одновременно с боем часов послышался непонятный шорох и потрескивание.

— Прилягу, — сказал он следователю.

— Нездоровится? — обернулся тот с лестничной площадки.

— Устал.

— Спокойной ночи, — пожелал следователь.

Ножнин поспешно захлопнул за ним дверь и вошёл в тёмную комнату. В центре её, лицом к балкону, стоял высокий человек. С головы, странной вытянутой формы, свисали длинные белые волосы. Ножнин ощупью опустился в кресло, вцепившись в подлокотники сразу вспотевшими ладонями, и громко, подбадривая себя, сказал:

— Ну, давай, давай…

Высокая полупрозрачная фигура плавно колыхалась, будто в глубокой воде, окружённая шелестящими искрами. Плотно облегающая одежда обрисовывала широкие плечи и длинные мускулистые ноги. Прозрачный человек медленно поворачивался, словно демонстрировал себя со всех сторон. Ножнин увидал узкое смуглое лицо с глубокими складками у тонких губ. Старик?! Из-под тяжёлого лба с непонятной мольбой и грустью смотрели мимо круглые, как у птицы, глаза.

Колыхаясь среди искр, он протянул вперёд руки зовущим жестом, узкая щель рта дрогнула, зашевелилась, но звука голоса не было — он раздался в голове Ножнина:

— …Прощайте. Вы видите посланную голографию. Я далеко. Мы не можем быть вместе, прикосновение антиматерии смертельно. Я буду тосковать о Земле, о вас, брат… Стремление человека в космос — стремление не только к научным знаниям, а мечта о встрече с братьями… Мой мир узнает о вас. Я провёл на Земле пятнадцать лет. Биотоки мозга были переданы на умирающий мозг маленького землянина с живым телом… Болезнь стёрла навсегда всю информацию, биотоки оживили, внесли мою информацию… Я возвращаюсь… я возвращаюсь… Искривлением времени Земле отдано взятое пятнадцать лет назад…

Этот голос не походил на Женькин. Его больше нет?! Где же он? Или прозрачный человек — Женька?!

— …Прощайте, мы уходим, мы уходим… Наш звездолёт не может приблизиться к Земле… Вы поймёте мой риск, ради встречи с братьями, ради познания… Отдаю часть памяти… Поймёте…

Искры загустели светящимся туманом, белоголовый человек таял в них, очертания его расплывались. Искры угасли — всё.

— Подожди! — крикнул Ножнин.

Он откинулся на спинку кресла — бодрая ясность, словно только что окунулся в холодную воду. И понимание: Женьки нет, они никогда не встретятся. Какое безнадёжное слово «никогда»! Нет, «никогда» — это о смерти, а Женька всё же существует вне понимания и реальности.

Нужно убрать чашки и включить свет, подумал Ножнин, но не встал, ещё на что-то надеясь.

Стены комнаты вдруг бесшумно колыхнулись, пришло ощущение, будто он находится в другом месте, хотя рядом был столик с неубранными чашками, а лампочка из прихожей знакомо высвечивала уголок паласа.

V

…Мальчик лет восьми лежит на узкой кровати в пустой комнате с белыми стенами. Ножнин знает, что чувствует мальчик: удивление, слабость, незнакомый и неприятный запах. «Я», принадлежащее Ножнину, стёрлось, перешло в сознание больного. Это уже Ножнин лежит на узкой кровати, его бессильные руки чувствуют колючесть грубого одеяла. Раньше он не видел этой комнаты, не знает названия и смысла окружающих вещей.

К кровати, выгибая подвижную спину, на мягких лапах подкрадывается пушистое существо. Брат по разуму или зверь?! У него острые зубы и когти, и мальчик пугается: он слишком слаб, чтобы защищаться. Всё же это зверь, и он прыгает на кровать, ласково урчит и трётся о ноги. В комнате появляется землянин — женщина. Прекрасно, что земляне напоминают обликом людей его планеты. У землянки непривычно белая кожа, глаза же напоминают два синих огонька. Она хватает ласкового пушистого зверька за загривок и стряхивает с кровати. Земляне жестоки? На круглом её лице отражается недоверие и радость. Тёплой ладонью она осторожно поглаживает руки мальчика, что-то произносит, звук её голоса певуч и нежен. Не понимая, мальчик внимательно вслушивается в незнакомые слова. Женщина уходит и возвращается со старым мужчиной. У него дряблое, усталое лицо и сердитые густые брови. Он так же осторожно поглаживает слабые руки на грубом одеяле и о чём-то спрашивает, но мальчик, внимательно разглядывая его, молчит.

Женщина вздыхает и о чём-то просит старого землянина…

Окрепнув, мальчик покидает комнату с белыми стенами, начинает ненадолго выходить из дома, стараясь быть осторожным: на каждом шагу может подстеречь опасность из-за незнания окружающего. Этот новый для него мир надо ещё понять.

…И вот он, уже окончательно окрепший, на поле. Одежда не по росту — рукава и штаны засучены. Туман и холодная мокрая пыль. Среди бурых, увядших растений разбрелись детские фигурки — озябшие лица, озябшие руки. Они ковыряют влажную землю куском металла с деревянной ручкой и выбирают из ямок розоватые клубни.

Мальчик уже знает: это еда. Он тоже старательно выбирает клубни и носит их корзиной к куче на поле. Хорошо, что куча такая большая! Дети этого грустного дома не будут голодать.

— Иди погрейся! — обращается к нему белокожая женщина. На ней некрасивая одежда, из дырок торчит грязная вата, а руки обветренные и покрасневшие. — Господи, — говорит она старому человеку, — доктор, им бы ещё играть да играть… Война проклятая!

Война?! Инопланетный мозг, живущий в маленьком хилом тельце, постепенно постигает значение этого слова: осиротевшие дети, скудная еда, плохая одежда и горе, поселившееся в глазах детей и взрослых. Далеко отсюда, в антимире, ожидает погружённое в анабиоз тело, если же мальчик умрёт раньше, чем через пятнадцать лет, тело останется только телом. Но он не идёт греться, он идёт опять на поле под холодную изморозь.

— Молодой человек, — останавливает его человек с сердитыми бровями, — всё понимаем, почему же не разговариваем?

— Он уже разговаривает, он знает много слов, — прижимает женщина мальчика к тёплому своему бедру. — Правда, Женьчик?

И мальчик, растягивая слова, отвечает:

— Я бу-ду го-во-рить…

А женщина всё старается заслонить собой от ветра:

— Доктор, прямо чудо, что встал парнишка! Теперь до ста лет проживёт!

— Побольше бы таких чудес, — ворчит тот, — когда нет нужных лекарств.

Другая комната, в ней за письменным столом сидит доктор. Он ещё больше постарел, под седыми бровями нестерпимо тоскуют глаза: несколько дней назад пришла похоронка на единственного сына. Дети, завидев его, прекращают шумные игры, должно быть, им, осиротевшим, понятно его горе.

На Земле люди убивают друг друга! Мальчик понимает: война — это сгусток страданий и боли. Зачем она?! Пока его понятие о незнакомом мире ограничено детдомом и посёлком на берегу широкой и быстрой реки. На его планете нет таких рек, и он часто сидит в раздумье на берегу, наблюдая величественное движение глубоких вод. В посёлке же обитают женщины, старики, дети и ещё калеки, вернувшиеся с войны. Как жутко смотреть на короткие обрубки вместо рук и ног, на выжженные глаза! Дети и женщины с темна до темна работают на полях, чтобы прокормить себя и тех, кто где-то далеко борется со злой силой.