Весь следующий день у Иванова было плохое настроение, накричал из-за какой-то ерунды на подчинённых, испытав потом мучительный стыд.

Наступила весна, с крыш стандартных домиков повисли прозрачные бороды сосулек, ледяная ребячья горка осела грязным сугробом, превратилась в лужицу. По улицам посёлка зазвенели ручьи, сливаясь, заполнили снеговой водой ямки на не застроенных ещё местах, стекли в кювет вдоль асфальтовой дороги. Пригрело солнце, и поднялась на рыхлой земле зелёными стрелками густая трава.

Из питомника привезли саженцы, рассадили по пустым палисадникам, привязав для сохранности от ветра к длинным кольям.

Возвращаясь со строительной площадки завода, Иванов каждый раз останавливался около хрупких прутиков и трогал пальцем бугорки распускающихся почек. Из пяти саженцев принялось три, и опять ему думалось, что нужно очень много времени, пока превратятся они в настоящие деревья.

— В июле уедем с Наташкой в город к бабушке, — говорила жена. — Сам подумай, что здесь делать летом!

Жарким майским днём Иванов вдвоём с шофёром отправился в город: база не выдавала фондовые электроды, простаивали сварщики. Он сам решил крупно поговорить с руководством этой базы.

В городе пришлось пробыть целый день, в обратный путь выехали к вечеру. В дороге начался первый весенний дождь, и шофёр сказал, что это очень хорошо для урожая. До армии парень жил в деревне и хорошо понимал, что нужно для урожая.

Под монотонный стук дождинок Иванов было задремал и проснулся от сильного толчка, визга тормозов и скрежета рвущегося металла. Он сильно ударился лицом о панель в машине. Рот сразу наполнился кровью, сплюнув за опущенное стекло, он крепко зажал платком разбитые губы.

— Живы, начальник? — испуганно спросил шофёр и вытянул из аптечки бинт. — Смотрите, смотрите, чего устроили!

В дождливой мгле перед машиной стояло высокое дерево. На стволе белела глубокая ссадина. Дерево подрагивало ветками, словно кошка, отряхивающаяся от дождевых капель, асфальт у подножия был раздроблен на мелкие куски.

— Надо же, хулиганство какое! Воткнули… Чуть успел отвернуть, а то бы в лоб долбанулись. Дорога знакомая, на ближнем шёл! Подвеска, точно, к чертям полетела и крыло! — Шофёр повернул ключ зажигания и включил дальний свет. Фары высветили второе дерево —- чуть дальше. У него мелко дрожали руки:

— Объезжать?

— Объезжай.

Он резко крутанул руль вправо. Колёса соскользнули с асфальта, завизжали, пробуксовывая на раскисшей обочине.

— Сел, — виновато сказал он, — капитально сел!

— Глуши, — приказал Иванов. — Пойду пешком, а ты старайся выбраться…

Они вышли из машины и услышали непонятный гул. Он словно перекатывался волнами, то нарастая, то стихая. Где-то рядом в темноте чавкало тяжело и мокро, будто большие звери ворочались в затопленных берлогах. Шофёр бестолково топтался у машины, со страхом озираясь по сторонам. Иванову стало жаль его:

— Запирай машину, идём со мной.

Они шагнули за дорогу, как в ночную реку, и темнота оказалась заполненной мокрыми кустами. Утром у дороги ничего не было, кроме травы и ошмётков закаменелого гудрона.

Ветки больно захлестали по лицу, цеплялись за одежду, ноги сразу глубоко увязли в грязи. Шофёр продирался следом за Ивановым, что-то бормоча. Почва под их ногами колыхнулась, вдруг вспучиваясь лохматым бугром, он потянулся вверх, обретая очертания дерева. Шевелящиеся, как удавы, показались корни и сразу же ушли в землю: дерево устраивалось поудобнее…

Иванова и шофёра далеко отбросило друг от друга. Поднявшись, Иванов окликнул парня. Тот лежал в кустах, скорчившись и закрыв голову руками.

— Держись! — Он помог ему подняться. — Нужно идти.

Они опять пошли, стараясь учащать шаги. Иванову тревожно думалось о жене и Наташке, о жителях посёлка. Что с ними? Он не сомневался, что в посёлке происходит то же, что и здесь, непонятное и страшное, и нужно очень спешить. Кожу лица стянуло подсыхающей кровью, в голове пульсировала боль, подташнивало, а во рту была солёная сухость. Он быстро устал, приостановился и поймал губами ветку, напитанную влагой. Рот освежила душистая горечь черёмухового дерева.

Глаза привыкли к темноте, в ней проступил светлый ствол берёзы, и он привалился к нему спиной. Шофёр же испуганно отшатнулся, потом осторожно провёл ладонью по коре.

— Надо же, как настоящая! Откуда это?

…Откуда это? Наверное, такое чудо сродни возникающей из мёртвого праха прошлогодних листьев нежной белизне ландышей, сродни виноградной лозе, рождающей на каменистой, иссушенной солнцем почве сладость сочных ягод, сродни всем земным плодам, старательно вобравшим в себя солнечные соки, чтобы подарить людям…

— Землетрясение не землетрясение! — сказал шофёр. — Вот раз в нашей воинской части…

Он прислонился плечом к Иванову: ему нужно было сейчас ощущать рядом человека и говорить — всё равно о чём, лишь бы не было так жутко.

Гул затихал, «звери» успокаивались в берлогах. Нет, они выбрались из берлог, из небытия, на которое их безжалостно обрекли люди. Остались только звон дождевых капель и глухой перестук земли, осыпающейся с веток.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул шофёр. — Вон там… в посёлке горит!

Иванов увидел: в отдалении на низких тучах дрожит багровый отблеск.

Они пошли, и зарево всё яснее проступало над верхушками деревьев.

Горел павильон «Кафе-столовой». Огонь гудел внутри помещения, от жара со звоном лопались стёкла. Рядом тлел покосившийся столб — чёрной паутиной свисали с него обгоревшие провода. На расстоянии от пожара стояла толпа людей. Иванов подошёл ближе, и сердце у него сжалось: насквозь промокшие люди в молчаливом оцепенении смотрели на огонь. Должно быть, они сбежались сюда, чтобы быть вместе, страшась мрака и неожиданной опасности.

Иванов тронул за локоть ближнего к нему парня:

— Почему не тушите?!

— Замкнуло. Сразу и занялось.

Пламя отражалось в воде. Она плескалась вокруг павильона, уже ясно обозначив берега засыпанного озера.

Иванова заметили, толпа зашевелилась, навзрыд заплакала девушка в изорванном платье, с длинной царапиной на щеке. Иванов с трудом узнал буфетчицу из «Кафе-столовой». Люди возбуждённо заговорили:

— Чуть не свихнулись… Спим себе, а они и полезли из пола…

— Общаги наши тю-тю…

— Как ещё успели выскочить…

— Треснули домишки, как арбузики…

— Все?! — холодея спросил Иванов.

— Нет. Семейные как по заказу уцелели. Так, немного покоробило… Кому хорошо досталось, там отлёживаются.

— Убитых нет?!

— Вроде без покойничков обошлось, а вещички там остались… Медпункт вроде на шампур надело, медичку по канату спускали — вопила, что тебе пожарная сирена! Сейчас в четвёртом доме первую помощь оказывает.

— Поясните, начальник, с чего бы такое стихийное бедствие? Нарочно кто навредил?

— Я знаю не больше вашего, — сказал Иванов.

«…Нет, я знаю, — подумал он, — я знаю, что это таинство, совершившееся во время первого весеннего дождя, так же закономерно, как наказание зла! Но как объяснишь людям, потерявшим крышу над головой, испуганным и пострадавшим?..»

— Товарищи, — постарался он говорить громче, с трудом шевеля распухшими губами, — товарищи, размещайтесь в уцелевшем жильё, отдохните, а в шесть утра сбор на этом месте.

Иванов заторопился к своему дому. Улицы больше не было — тёмные стволы и влажный шелест высоких вершин.

Дверь на терраску открывалась наружу — её заслонило ветвистое деревце со стволом, раздваивающимся в форме римской цифры пять. Иванов постучал в окно. За стеклом метнулось белое лицо жены, окно распахнулось, и она зашептала:

— Мы должны немедленно уехать! Не останусь здесь ни минуты! Какой ужас… Ты ранен?!

Иванов влез в окно: